Рык Посейдона - [8]

— Мой фюрер!.. — Шпеер захотел сделать последнюю попытку и сказать о последствиях взрывов химических заводов, но Гитлер уже направился к выходу. Он сделал несколько шагов, остановился и, повернувшись к ним, сказал:

— А переговоры с западом, это сплошная чушь и выкиньте это из головы. Мы с вами никому там не нужны… Если у вас всё, то меня ждут…, - ещё больше сгорбившись и опустив голову, он вышел в приёмную.

— Мартин! — Шпеер впервые за долгое время назвал Бормана по имени. — Уговори фюрера не делать этого. Ты ведь прекрасно знаешь, что там у нас всегда были союзники… Все эти разговоры будут не на пустом месте. Вспомни, что и их интересы мы представляли здесь, на востоке. То, что Черчилль и Рузвельт сейчас с русскими не меняет суть их политики в будущем… Большевизм не приемлем для них органически и идеология здесь совсем ни причём.

— Шпеер! Ты плохо усваиваешь уроки истории. — В голосе Бормана прозвучали нотки панибратства и назидательности. Шпееру захотелось ответить грубостью, но он лишь сжал зубы и желваки заиграли на его скулах. Борман заметил это, и голос его стал более жёстким. — Наполеон шёл по России как по пустыне… Нас тоже в сорок первом никто парадами не встречал. Так почему мы должны стелить ковровые дорожки перед русскими!.. Как сказал фюрер — «пусть выжженная земля будет ковром для них, а их сапоги утопают в пепле наших городов и деревень».

— А что будет потом?… Ты никогда не задумывался об этом?… Особенно сейчас! Русские вернуться на свои земли и найдут там то, что оставили для нас — пепел и угли… но они хоть что-то успели вывести в Сибирь или куда там ещё… И ещё один момент… Ты укорил меня в незнании истории, но ты абсолютно не представляешь последствия вашего приказа. — Шпеер чуть не сказал — «вашего с фюрером», но в последний момент осёкся.

— За всех нас думает фюрер, а мы лишь его солдаты.

— Перестань Мартин! Сейчас это не более чем демагогия. Мы уже сейчас должны все вместе молить бога за то, что ни одна бомба ещё не упала на химическое производство, иначе мы с тобой просто не успеем выпрыгнуть из этого колодца… В своё время у наших генералов хватило мозгов не применять газы на фронте, но они все остались на моих заводах и складах. А теперь представь на минуту своих и моих детей, жён и матерей в этом газовом аду. — Шпеер знал о большой любви Бормана к своей матери, которую он иначе как «мамочка» и не называл. — Может тогда что-нибудь поймёшь!

Во время всего этого разговора дверь в приёмную была закрыта.

— Извини, но нас ждёт фюрер. — Борман направился к двери, но, взявшись за ручку, остановился и, повернувшись к Шпееру, сказал:

— Богу богово, кесарю кесарево! Так кажется, говорили в библейские времена!

Дверь приоткрылась и, из-за плеча Бормана, Шпеер увидел фюрера в окружении генералов. Слух уловил последние слова — «Так не будет!.. Я не пущу русских!.. Я сам поеду на Одер. Мои солдаты не бросят своего фюрера!» — его глаза сверкали каким-то безумством. «Кажется, начинается шабаш безумцев» — подумал он и вышел вслед за Борманом. Мягко ступая по ковру, стараясь быть не замеченным, вышел из приёмной и, подойдя к телефону дежурного офицера, сказал:

— Соедините меня с виллой Стиннеса.

К телефону долго никто не подходил, но, наконец, в трубке раздался голос.

— Стиннес слушает!.. Кто это?

— Уго?… Это Шпеер. Я еду к тебе. Есть безотлагательный разговор.

Глава 2

Лесовоз «Павел Дерябин» шёл с грузом леса из Архангельска в Дувр. Было ещё совсем раннее утро. Ночь прошла спокойно и капитан судна Никита Афанасьевич Вольнов, выйдя из каюты на палубу, огляделся вокруг и, потянувшись на носках, шумно втянул в себя довольно объемную порцию свежего, прохладного воздуха. Подержав его внутри, он как старый морж с шумом выпустил его сквозь седые усы и ещё раз огляделся вокруг — не подглядывает ли кто. Воздух был перемешан с запахами моря, свежей древесины, лежавшей в пакетах на палубе, и гари от судового двигателя. «Ветерок попутный, — подумал он, — а это значит плюс три-четыре узла в час». Он посмотрел наверх. Смотровая площадка была пуста. Он уже хотел подняться, но тут услышал за спиной шаги. Повернувшись, увидел своего старшего помощника, Петра Ковалёва.

— Что так рано, Афанасич? — спросил тот. — Не спится? — он чуть было не сказал «в последнем рейсе», но вовремя остановился. Действительно, Вольнов шёл этим рейсом последний раз в своей жизни. По возвращению, уходил на заслуженную пенсию. Ещё юнгой начинал он на Балтике, потом перебрался в Мурманск и вот последний десяток лет бороздит северные моря. За это время его лесовоз видели почти во всех портах Европы и не единожды, при встрече с ним, местные лоцманы всегда приветствовали его возгласом — «Анасич! Салюто!». И так было во всех портах, куда его заносила судьба. Как они узнавали это приветствие друг от друга, так никто и не знал. Но так было везде.

— В моём возрасте много спать вредно. Врачи говорят, мозг будет разжижаться. — Он улыбнулся и, хлопнув помощника по плечу, направился к себе в каюту.

До полудня погода стояла штилевая. Зеркально-гладкая поверхность моря в своём тёмно-синим, со свинцовым оттенком зеркале, отражала контуры носовой части лесовоза и лишь только за кормой мелкие гребешки волн, вспученные корабельными винтами, играли на солнце тысячами бликов. Опрокидываясь, они набегали друг на друга и, уже далеко за кормой, успокаивались, соединяясь вместе с широкими и гладкими, как спины китов, волнами, расходились по морю.