Рыцари пятого океана - [33]

Самолет сел на озеро, недалеко от берега. По глубокому снегу экипаж почти полдня добирался до своей части.

Моряки позвонили в наш штаб:

— Кто из ваших утром барражировал в энском районе?

Навели справкп. Оказывается, «отличился» Головин.

Я хорошо знал Головина еще в довоенное время. Это был красивый, черноглазый летчик, весельчак и балагур. На нем держалась чуть ли не вся художественная самодеятельность части. Самолет он подбил по незнанию, в горячке. Думал, что это неприятельская машина. Моторы у пее были выше плоскостей, и вся она казалась диковинной.

Я решил заступиться за летчика, пошел К командующему армией.

— Головин — хороший парень, храбрый летчик. Не отдавайте его под суд, — попросил я командарма.

— Своего сбить — большой храбрости не надо, — сухо ответил он.

— Это по незнанию. Морской самолет он ни разу не видел.

— Значит, тут и ваша вина. Не объяснили людям. Как можно идти на войну — и не знать даже своих самолетов?

Отчитал он меня, конечно, правильно. Однако просьбу мою уважил. Меру же наказания для Головина избрал оригинальную.

— Пусть он разыщет пострадавший экипаж, извинится. Что они сделают с ним — я не знаю. Моряки — народ горячий, могут и бока намять, — рассмеялся Штерн. — А потом лично доложите об этой встрече.

Мы передали приказание Штерна Головину, отправили его к морским летчикам, а от себя я добавил:

— Скажи честно все, как было.

— А как же? — удивился моему совету Головин. — Скажу все, как на духу. Провинился — значит, отвечу.

Вернулся Головин к вечеру, сияющий.

— По какому поводу радость? — спрашиваю.

— Да как же. Все в порядке.

— Что же все‑таки произошло?

— Ну, пришел я к командиру, — немного помолчав, начал рассказывать Головин, — представился, рассказал, зачем прибыл. Как узнал он, что это я сбил самолет, — вскочил из‑за стола, подошел ко мне вплотную. Глаза злые, кулаки сжаты. Ну, думаю, сейчас даст по всем правилам морской выучки.

Нет, пронесло. Только окинул меня уничтожающим взглядом, вернулся на место и сказал одно — единствепное слово: «Сопляк!»

Потом вызвал дежурного и приказал отвести меня в домик, где жили сбитые мной летчики. Мне он бросил: «Поговоришь с ними сам. Простят — твое счастье, не простят — не жалуйся…»

Поднялись мы на крылечко, открываю дверь, вижу: лежат на топчанах двое здоровенных ребят и на нас ноль внимания.

«Вот ваш «крестный», — объявил сопровождавший меня моряк. Потом добавил будто по секрету: —Тот самый, что рубанул вас». Хихикнул в кулак и удалился.

Летчики поднялись, сели за стол, смерили меня недобрыми взглядами.

«Что ж, хорошо, что пришел. Сейчас мы с тобой поговорим. Будешь знать, как сбивать морских волков».

«Эх и зададут же мне сейчас трепку», — думаю. Стою перед ними, с ноги на ногу переминаюсь.

«Садись. Потолкуем».

Нарезали хлеба и сала, поставили на стол банку клюквы. Мне и радостно стало и до боли стыдно. Я их чуть не угробил, а они меня хлебом — солью встречают…

«Не знаешь ты, браток, морских летчиков, — хлопнул меня по спине своей здоровенной ручищей тот, что доставал снедь, — Они зла не помнят. Конечно, ты не нарочно, иначе расстрелять тебя мало. Да к тому же и сам пришел. Люблю откровенных людей». — Облапил меня, как медведь. От такой человечности я чуть реву не дал. Вот ведь какие люди!

«А штурмана нашего ты малость покалечил, — незлобиво сказал другой. — Съезди к нему в госпиталь и извинись. Парень вроде пошел на поправку».

Проводили они меня подобру — поздорову. Еду обратно и думаю: «Да за таких ребят я жизнь готов отдать».

На другой день представили Головина командующему армией. Там же, в кабинете, сидел члеп Военного совета корпусной комиссар Зимин. Сначала оба настороженно слушали, а потом, когда Головин в своем рассказе дошел до финала, заразительно расхохотались.

— Значит, скрепили дружбу? — с трудом сдерживая смех, спросил Штерн.

— Скрепили, товарищ командующих! — вполне серьезно подтвердил Головин.

Судить его, конечно, не стали, но взыскание наложили. Позже группа наших летчиков нанесла визит морякам — авиаторам. Все они восприняли случай с Головиным как досадное недоразумение.

Штерн был высокообразованным, умным военачальником, хорошо разбирался в психологии людей. Другой бы на его месте, возможно, разжаловал Головина, навсегда отлучил от самолета, а мог и предать суду. Командарм избрал такую форму наказания, которая в конечном итоге способствовала еще большей спайке морских и сухопутных летчиков.

Штерн покорял всех своим обаянием и незаурядной эрудицией. Я не слышал, чтобы он кого‑то грубо распекал, а тем более унижал достоинство человека. Он всегда соблюдал такт, выдержку, а если и повышал голос, то только в самых исключительных случаях. Но за это никто не обижался на него, потому что укор командарма был справедлив и обоснован.

Мпе ежедневно доводилось разговаривать с членами Военного совета армии Зиминым и Шабаловым, начальником политотдела Русских, и я чувствовал, что все они с большим уважением относились к Григорию Михайловичу Штерну. Многие знали его по боям в Испании, на Халхин — Голе и отзывались о нем как о талантливом военачальнике.

Запомнилась и такая его черта: он никогда не обедал один, обязательно приглашал своих ближайших помощников. Это сближало его с людьми, делало отношения более теплыми, искренними, помогало детально узнавать положение дел в армии, правильно руководить частями. И я не помню случая, чтобы его теплотой, доброжелательностью кто‑нибудь злоупотреблял. Каждое указание и даже совет командующего воспринимались как приказ.