Рыцари пятого океана - [25]

Нигде так быстро и всесторонне не проверяются люди, как на войне. Скромный, вроде бы ничем не приметный человек порой становится героем. И наоборот, бравирующий за столом, во время дружеской пирушки молодец при малейшей опасности превращается в мокрую курицу. Так случилось с Машкиным и командиром группы К.

Но был у нас летчик Н., о котором хочется рассказать иное. Это типичный пример, когда человек ломает самого себя и становится мужественным бойцом.

Вскоре после налета японских бомбардировщиков на один из наших аэродромов, который почему‑то называли итальянским, ко мне подошел техник Никольский и, пригласив к самолету, спросил:

— Скажите, товарищ комиссар, может ли при таком положении летчик остаться живым?

Я пожал плечами, не зная, на что он намекает.

— Вы смотрите, — показывал техник на пробоину в плоскости, — пуля попала сюда, прошла через кабину и вышла снаружи. Летчика должно было или убить, или ранить. А он жив. Чудо, не правда ли?

Я посмотрел на входное и выходное отверстия, мысленно провел прямую линию полета пули и согласился с Никольским.

— Пробоины залатайте. Об этом случае пока никому ни слова. Так надо. Ясно?

— Ясно! — ответил техник.

Вечером я пригласил летчика к себе и сказал ему прямо:

— Трусы нам не нужны. Можете собираться и отправляться домой.

Летчик побледнел. Его охватило такое смятение, что он даже не пытался возражать.

Ушел. Часа через два слышу осторожный стук в дверь и тихое покашливание. Открываю — и вижу на пороге того самого летчика. Я впустил его в комнату, усадил на стул, хотя, честно говоря, никакой охоты беседовать с ним не испытывал.

— Знаю, вы меня презираете, — не глядя в глаза, тихо сказал он. — Я подлец. Сам прострелил свой самолет. В бою не участвовал. — Потом поднялся, на глаза его навернулись слезы. — Что хотите со мной делайте, только не отправляйте домой с таким позором, — чуть слышно добавил он и опустил голову. — Да я лучше… Нет, я возьму себя в руки. Даю слово…

Сказано это было искренне, от всего сердца, и я поверил ему. Поверил, но согласился не сразу. Пусть, думаю, перебродит в нем эта самая горечь, и тогда, если он настоящий человек, подобного с ним никогда не случится. Погибнет, но вторично опозорить свое имя не позволит.

— Ладно, — наконец произнес я. — Если хорошо покажете себя в боях, считайте, что разговора между нами пе было.

К тому времени первую партию добровольцев, закончивших свой срок, отправляли домой. Настала пора уезжать и летчику Н. Но как уезжать, когда на нем позорное пятно?

— Разрешите остаться, — попросил он меня.

Командование оставило его на второй срок. И надо было видеть, как самоотверженно дрался этот человек. Приезжает однажды с соседнего аэродрома командир одной из авиационных групп Баранов и спрашивает:

— Кто из ваших летал на «пятьдесят пятом»?

В то время каждый самолет имел на фюзеляже хоро шо заметную белую цифру. Это нововведение принадлежало Благовещенскому. Сделано оно было для того, чтобы ведущий всегда знал, кто рядом с ним дерется.

Баранову ответили:

— Летчик Н.

— Можно его видеть?

— А почему бы и нет? Вон он идет.

К Баранову подходит высокого роста парень, лицо загорелое, нос с горбинкой, в глазах недоумение.

— Вы сегодня летали на «пятьдесят пятом»? — спрашивает его Баранов.

— Я. А что?

— Голуба моя! — И Баранов, широко распахнув объятия, облапил летчика, расцеловал. — Да вы же мне жизнь спасли!

— Что вы, что вы, — смутился летчик. — Просто так получилось…

Что же произошло? В воздушном бою Баранова основательно потрепали. На малой скорости он шел домой. И вдруг откуда ни возьмись пара вражеских истребителей. Одна атака, другая. Японцы любили нападать на подбитые самолеты. Тут уж победа наверняка обеспечена.

Как раз в это время возвращался на свой аэродром и летчик Н. Увидев товарища в беде, он пристроился одному из нападающих в хвост и короткой очередью поджег его. Другой японец сразу смекнул, что пахнет жареным, развернулся и, резко спикировав, ушел. Наш истребитель не стал его преследовать: кончились патроны, да и горючее было на исходе.

На всякий случай Н. проводил Баранова до дому, приветственно покачал крыльями и только после этого вернулся на свой аэродром. Он честно выполнил закон боевого братства.

Так летчик Н. решительно и навсегда избавился от страха. Позже он был награжден многими боевыми орденами, а за участие в финской кампании удостоен звания Героя Советского Союза.

А вот второй случай.

Захожу как‑то к Павлу Федоровичу Жигареву. Вижу, злой он, широкими шагами меряет комнату и что‑то говорит. У стола, виновато склонив голову, стоит командир группы бомбардировщиков Тимофей Хрюкин и теребит в руках карандаш. На нем желтая безрукавка, на лбу выступили капельки пота. Стояла невыносимая жара, и даже открытое окно не спасало от нее.

— Вот полюбуйся на него, — с укоризной Говорит мне Жигарев, кивая на Хрюкина. — Растерял всех своих летчиков и сам только случайно остался живым.

Заложив руки за спину, Павел Федорович еще раз прошелся от стола до двери и обратно, остановился перед Тимофеем и, чуть ли не тыча в лицо рукой, гневно спросил:

— Где теперь искать ваших летчиков, где?