Рыцари Дикого поля - [95]

— Я ведь уже ясно дал вам понять, что мне не нужна их сдача в плен, — сурово ответил король, решительно оценивая соотношение сил и позиций, исходя из того, что гусары и ополченцы сумели обойти неприятеля.

Владиславу сейчас нужна была только битва. Победоносная битва, причем не над своими же подданными казаками или восставшими крестьянами, а над сильным чужестранным войском, которое прибыло сюда, чтобы захватить часть польской земли, — вот то, что должно было венчать его полководческую стезю.

— Однако со временем мы могли бы взять большой выкуп за их офицеров, — несмело напомнил генерал.

— Мы и так возьмем его.

— Наконец, потери. Мы могли бы уйти победителями, не потеряв ни одного солдата.

— Солдаты для того и существуют, чтобы терять их. Победа без потерь так же унизительна, как побег невесты в брачную ночь.

Француз удивленно покачал головой. До сих пор он знал польского короля Владислава таким же, каким знали его многие другие — податливым, бесхарактерным, не склонным ни к воинственности, ни к политическим авантюрам. Оказывается, в характере, в судьбе этого человека произошло нечто такое, что способно было резко изменить его характер, его взгляды на жизнь. Но что именно — этого генерал Дюплесси знать не мог.

«Господи, если мне не суждено прожить этот год, — приподнял Владислав глаза к серому, все еще залитому холодным, багрово-голубым сиянием поднебесью, — то пусть я погибну здесь. На ниспосланном мне, как награда, поле сражения. Если же ты подаришь мне и этот год, вернуться в Варшаву я должен с триумфом победителя».

— Генерал, прикажите конным и пешим каре отойти к гребню возвышенности и рассредоточиться в леске! Всей артиллерией — огонь!

— Но что делать с парламентерами? Их трое. Вот они, прямо перед нами.

Король потянулся к подзорной трубе, которую предложил ему адъютант, но тут же отдернул руку, словно от куска раскаленного железа.

— Их никогда здесь не было, этих парламентеров, генерал. Вы никогда не видели их. К тому же вы слышали мой приказ: «Всей артиллерии — огонь по вражескому каре!».

— Оказывается, в Польше не только свой король, но и свои законы войны, — растерянно пробормотал Дюплесси, обращаясь к своему земляку подполковнику Мажену, командовавшему артиллерией.

— Довольно странные, следует признать.

— Огонь, господин подполковник. Из всех орудий.

Заметались под осколками ядер спешившиеся парламентеры. Полегли первые убитые и раненые в шведских каре.

Поняв, что вступать с ними в переговоры король Польши не желает, норманны открыли ответный огонь, и в то же время начали отходить к своему оставленному у дороги под небольшой охраной обозу, чтобы там, на возвышенности, занять круговую оборону. Но клич боевых труб, прорезавший орудийный гул земли и тишину небес, подобно трубам иерихонским, одновременно бросил во фланговую атаку польских ополченцев и гусар.

Орудия били вслед отходящим шведам, но те все еще пытались сохранить хоть какую-то видимость строя. Мужественное достоинство для этих воинов было важнее самосохранения.

Не прекращая обстрела, король приказал послать в атаку баварских пехотинцев, но при этом развернуть их двумя шеренгами по флангам, чтобы через несколько минут они соединились с действующей там конницей. Причем баварцам велено было как можно дольше обстреливать шведов, не вступая в рукопашные схватки.

Владислав IV не просто хотел победы. Ему нужна была красивая победа. С небольшими потерями, при полном разгроме врага.

Ядро разорвалось метрах в двадцати слева от короля. Несколько человек из его охраны были убиты или ранены. Однако сегодня короля Владислава способен был вдохновить даже этот взрыв.

Дважды боевые трубы прекращали атаки гусар, баварцев и ополчения, чтобы дать возможность вступить в дуэль артиллерии, и дважды вновь бросали их на врага. Во время третьего натиска король послал на помощь баварцам полк драгун, а затем, усилив гусар своей личной охраной и французскими кирасирами генерала Дюплесси, сам повел их в атаку, врезаясь в уже рассеченное клином драгун и баварцев пространство между полками шведов.

Все еще живой, спасенный Богом и колдуном, он несся в лавине своих крылатых гусар, чтобы сеять страх, нести смерть и зачинать о себе память как о воинственном и непобедимом Владиславе Великом.

— За Польшу! — взорвалась сотнями гортаней осененная королевским знаменем личная гвардия воителя.

— За короля! — многотысячным ревом огласилось поле сражения.

16

Пригретая необычайно ранней оттепелью, степь вдруг начала по-настоящему оживать. Оттаивали, пропитываясь соками, чахлые деревца; сквозь стебли полегшей прошлогодней травы пробивались первые ростки зелени. Казалось, еще несколько дней и появятся целые ковры молодой поросли, а значит, корм для лошадей, вместе с которым в степях обычно зарождается новый виток походов, грабежей и сражений. И вновь луга начнут содрогаться от звона сотен тысяч копыт. И вновь холмы степные превратятся в могилы, а равнины — в поля сражений.

Но пока что эти двое воинов ехали, стремя в стремя, мирно беседуя, словно осматривали окрестную степь. И могло бы показаться, что коль уж военачальники соединили свои души словами дружбы и щедрыми дарами, войны на земле этой не будет, не должно быть. По крайней мере — в ближайшее время, до тех пор, пока они живы.