Рыцари черешневого цветка - [36]

— Может статься, что мы досидимся до полуночи, — жалобным тоном добросил Дан.

— Это было бы чудесно, честное слово… Было бы точь-в-точь, как и тогда… То есть, погодите… Нам надо было бы быть на Оленихе, на бревне…

— И надо было бы, что бы вас звали Добреску. — напомнила ему Мария.

— Так, так… Я забыл, честное слово. Надо было бы мне сперва назваться Добреску.

— А вы никогда не думали сменить себе фамилия? — спросил Дан.

— Я думал, друг мой, я об этом подумал лишь минуту назад, честное слово… Но для этого надо потратить очень много времени, а я не люблю расточать время, честное слово… Итак, друзья мои… Было уже около полуночи, бесспорно, больше десяти, а может, даже одиннадцати… и было тепло невероятно! У нас мозг плавился, честное слово… Откуда такая жара?.. Не знаю… Словно солнце спряталось в бревно, такой знойный был воздух… Как у нас плавились мозги, господи! Но все были большие молодцы, честное слово! Мы не шевелились вокруг Добреску. Мы слушали его, он нам рассказывал свои охотничьи приключения, а мы его слушали, и было тепло, невероятно жарко, словно вся земля горела, честное слово…

— И как это можно вытерпеть? — спросил Виктор, думая, ясное дело, про черешар, а не об охотнике.

— А как же мы могли не вытерпеть, друг мой, если с нами был Добреску?.. Мы могли бы вытерпеть что угодно… Эге! Сейчас приятно: вечер, прохлада, честное слово… И не думаю, что я хуже, чем Добреску… Я, друзья мои, такой стрелец, как Добреску… Если бы сейчас допекала жара, если бы по вам стекал потоками пот, как тогда по нам, это было бы чудесно, честное слово!

— Добреску хорошо рассказывал? — спросила мечтательно Мария.

— Как на охоте! Он — невероятный рассказчик, честное слово… От него я и научился рассказывать… Эге! Случаи не рассказываются так просто, друзья мои…

Черешары испытывали невыносимые мучения, но они готовы были на все, могли все вытерпеть, лишь бы только охотник одолжил им надувную лодку. Так как, если по правде, то за те мучения, которых они испытывали, они заслуживали не лодку, а целую флотилию.

— Так, друзья мои, — вздохнул охотник. — Сидели мы кругом Добреску, шестеро нас было, а он рассказывал, рассказывал так, словно из книги, честное слово…

5

Пока черешары в темном парке слушали невероятные басенки охотника, проклиная дни и ночи, и их съедала жгучая ненависть ко всем надувным лодкам в мире, в другом конце города, на крыльце, обвитом плющом, курносый малыш с непослушным чубом переживал еще большие мучения. Он прогнал Цомби куда-то во двор и даже не слышал его отчаянное скуление или, может, даже не хотел его слышать. Малыш сидел словно на иголках. Он крутился, замирал, очумело качал головой и снова крутился, а в него впивались тысячи игл, или, по крайней мере, грозили впиться. Иногда он, затаив сердце, бесстрашно отправлялся к освещенному столу, но в тот момент, когда оказывался возле двери и видел своего отца, склоненного над чертежной доской, душа его убегала в пятки. Все ясно! Тик, очевидно, был сам не свой. В чем угодно можно было бы заподозрить малыша, но никто не мог бы заподозрить, что Тику не хватает смелости… Однако, несмотря на это, он неспособен был нажать ручку и переступить порог! Он, который…

И, чтобы прибавить себе смелости, малыш начал припоминать собственные подвиги, которые в свое время вызвали удивление у всей городской детворы.

Однажды на уроке математики он отвечал так вдохновенно и смело, что учитель, всегда пасмурный и скупой на слова, назвал его настоящим Гауссом. После этого Тик, воспользовавшись невнимательностью учителя — тот как раз ставил ему в журнале отличную оценку — быстро отворил окно и, нисколько не колеблясь, сиганул в пустоту… то есть схватился руками за ветвь клена, которую присмотрел и проверил заранее. Но одноклассники ничего не знали об этом, так как сделал он все очень тайно, они знали только, что их класс на втором этаже, в нескольких метрах над землей.

В классе наступила такая отчаянная тишина, от которой даже учитель окаменел. Необъяснимая мертвая молчанка продолжалась с минуту, потом раздался стук в дверь. Обычный себе стук, но сейчас он прозвучал, как взрыв бомбы.

Первым пришел в себя учитель. Вместо того, чтобы позвать того, кто стучал, в класс, он сам бросился к двери и, отворив ее, увидел… Тика!

Учитель отшатнулся на два шага назад, снял очки, подышал на них, протер платочком, а когда снова нацепил их на нос, подошел к двери и начал пристально присматриваться к курносому чуду, время от времени посматривая на пустую парту под окном.

Наперекор всяким молниеносным расчетам учитель, известный тем, что невероятно быстро решал любую задачу, никак не мог взять в толк, что произошло. Ученика, которого он слушал несколько минут назад, этого маленького Гаусса, на самом деле не было в классе? Выйти ему не было куда, так как в классе лишь одни двери, они в нескольких шагах от кафедры… Учитель, очевидно, старался решить задачу, исходя от абсурдного…

О нахлобучке, которую Тик получил за эту затею и в учительской, и дома, — это другой рассказ…

А еще как-то он посреди белого дня на заполненными людьми улице остановил новенькую машину — Тик давно уже присматривался к ней, и она ему показалась наглой. Машина шла на бешенной скорости, но мальчугану удалось остановить ее — он просто окаменел, словно крест, посреди дороги. Шофер-любитель, юноша с черной острой бородкой, негодующе спросил его, что произошло.