Рыцарь свободного моря - [9]

И Тома заметил их колебание. Одним прыжком отскочил он к груде абордажных сеток и, прислонившись к ней спиной, оглядел всех своих матросов. Два стальных пистолета блестело в его вытянутых руках.

— Собаки, трусливые собаки! — завопил он, страшный в своей ярости: — Слушайте меня! Вы беднее Иова, — я богаче Креза. У вас здесь, кроме собственной грязной шкуры, ничего нет, — у меня, в капитанском рундуке, семьсот тысяч ливров золотом. Ваши жены и девки в тепле, в ваших деревнях, — моя здесь, со мной, а кругом свищет картечь! Однако это я только что пожелал вступить в этот бой, в котором лично я ничего не могу выиграть и могу лишь все потерять. Но теперь вы будете драться, клянусь в этом своим кровавым флагом, который вьется там! Собаки, трусливые собаки! На абордаж! На абордаж, или я, я сам, вот этими руками…

Он не договорил. Глаза его, метавшие молнии, говорили за него, а поднятые в обеих руках пистолеты самым понятным образом поясняли угрозу.

В это время несколько голландских матросов, выбравшись из груды парусов и снастей, свалившихся на палубу, стали собираться на баке и открыли по матросам «Горностая» энергичную стрельбу из мушкетов. При первом же залпе упало четыре малуанца. Очутившись между этими мушкетами и пистолетами Тома и воочию убедившись таким образом, что смерть повсюду и что, стало быть, остается, волей-неволей, победить или умереть на месте, кроткие бараны вынуждены были прийти в ярость. Нагнув головы, рыча от страха и от гнева, они бросились на приступ корабля, огромный корпус которого возвышался над фрегатом. По счастью, обвалившийся и спутавшийся рангоут образовал как бы сходни. И морякам нетрудно было перебраться на вражеский корабль. Не прошло и четверти минуты, как Тома, оставшийся один на опустевшей палубе, увидел, что ребята уже на неприятельском баке и в яростном отчаянии дерутся с голландцами.

Тогда Тома, на время успокоившись в этом отношении, взобрался на кучу каких-то обломков и осмотрел поле битвы…

Положение не ухудшилось. Напротив, Тома увидел прежде всего конвоируемые суда, продолжавшие отступать и значительно теперь удалившиеся. Их можно было уже считать спасенными, так как бой еще продолжался около господина де Габаре, по-прежнему задерживавшего своими двумя кораблями пятерых голландцев, из которых ни одному еще не удалось высвободиться из этих крепких объятий. А с другой стороны, из прочих четырех неприятельских судов, атаковавших «Прилив» и «Горностай», тоже ни одно не было в состоянии успешно преследовать удачливый караван: каждый фрегат сцепился, корпус к корпусу, с двумя противниками, а оба остальных, получившие по залпу с «Горностая», метко направленному в рангоут, потеряли — кто грот, кто фок-мачту и слишком ослабили свой ход, чтобы считаться опасными преследователями. Несчастный «Прилив», по правде сказать, был в тяжелом положении, потому что его командир не сумел так удачно, как Тома, взять на абордаж голландца. Но, как ни казался он теперь разбитым и побежденным, выдержав на таком близком расстоянии ужасный обстрел противника, королевский фрегат все же так крепко сплелся и как бы спутался со своим противником, что тот на добрый час времени не мог рассчитывать освободиться от него и возобновить погоню.

— Все идет наилучшим образом, — крикнул развеселившийся Тома, обращаясь к Луи, все еще стоявшему на своем посту у гакаборта рядом с рулевым…

В то время, как он это кричал, открылась дверь ахтер-кастеля и появилась Хуана.

Прекрасная Хуана, в своем лучшем парчовом платье и так причесанная, напудренная и накрашенная, словно она собралась на бал, а не на сражение, очень спокойно вышла на палубу. Везде раздавались выстрелы. Пули, гранаты и картечь свистели повсюду. Но, очевидно, при осаде Сиудад-Реаля девушка привыкла к этой музыке, так как ничуть не обратила на нее внимания и с презрительным видом подошла к Тома, у которого дух захватило от волнения, когда он увидел, какой опасности она подвергается.

— Ну, — сказала она, — вы еще не кончили? Неужели вы еще не захватили это судно?

Тома, неподвижный и как бы окаменевший, пристально смотрел на нее. Она пожала плечами и сделала скучающую гримасу.

— Как долго! — продолжала она. — Какое жалкое сражение! Вы-то, прежде всего, что вы тут один делаете?

Он снял свою шляпу с пером, низко поклонился и бросил ее на землю.

— Я иду, — коротко сказал он.

И размеренным шагом, так же, как шла она, он направился к неприятельскому кораблю и поднялся на него, — не торопясь, спокойно, не вынимая шпаги из ножен.

Как раз в этот миг голландцы, объединившиеся наконец и выпутавшиеся из баррикад, образованных упавшим такелажем, начали теснить с барабанным боем малуанских ребят, которых было втрое меньше. «Горностай», в свою очередь, не на шутку рисковал быть взятым на абордаж.

Но на фор-кастеле, позади готовых бежать матросов внезапно выросла фигура Тома…

Он крикнул:

— Ягненок пришел на подмогу! — И, сменив свое спокойствие на самую ужасную, самую смертельную ярость, он кинулся в гущу врагов и таким отчаянным образом стал рубить и колоть их, что даже храбрейшие из них отступили, и картина боя сразу переменилась. Тома, опьяненный пролитой кровью, увлекая своих, в одно мгновение одержал верх. Как недавно на галионе, он вскоре оттеснил побежденных спереди назад и затем спихнул их в беспорядке с палубы в грот-люк, куда они все устремились, вопя от ужаса.