Рыцарь свободного моря - [36]

Итак, значит, с апреля месяца 1679 года по май месяц 1682 года, Тома, каперствуя по старому своему обыкновению и грабя все встречные корабли, не разбираясь попусту в цветах их флагов и в их происхождении, взял на абордаж двадцать испанских кораблей, восемь голландских, три португальских, два остендских, один датский, пять других еще национальностей и три, не причислявших себя ни к какой национальности. К этим судам, считавшимся вражескими, и общее число которых доходило до сорока двух, надлежит добавить четыре судна, сочтенных вначале дружескими (три из них шли под английским флагом, а четвертый под французским), но с которыми, по разнообразным и прискорбным основаниям, «Горностай» вынужден был вступить в бой. Все это составило ценную добычу и было с выгодой распродано частью на самой Тортуге, частью на рынках Ямайки, частью на Сан-Доминго и Сен-Кристофе. В качестве своей призовой доли Хуана смогла выбрать себе по своему желанию множество драгоценных камней и жемчугов, которыми она не преминула до такой степени разукраситься, что стала скоро походить, благодаря драгоценностям, которыми она была вся покрыта, на саму Смуглянку из Макареньи — предмет ее самого страстного почитания.

Ибо Хуана, по-прежнему любимая своим любовником, если еще не больше, продолжала жить, надменная и безразличная, на «Горностае», который теперь заменял ей родину и на котором она поистине играла роль хозяйки и арматорши, оставляя на долю Тома лишь обязанности капитана или даже помощника.

Ей, Хуане, исполнилось только что двадцать лет. И возраст этот, равнозначный для женщин Андалузии двадцати пяти или тридцатилетнему возрасту наших француженок, — по той причине, что в южных странах более жаркое солнце заставляет скорее созревать всякое живое существо, — возраст этот довершал великолепный расцвет всех редкостных красот тела и лица, подобных которым Тома не видел никогда. По правде сказать, и без поэтического преувеличения Хуана за все время этих новых походов, бывших последними походами Флибусты, являлась столь блистательной и вожделенной всем взорам, ее созерцавшим, что скоро ей стал сопутствовать целый поток жгучих и диких страстей, поток, день ото дня все более бурный и широкий. И для того, чтобы удержать и подавить эти страсти, нужен был тот глубокий ужас, в который одно лишь имя Тома-Ягненка повергало теперь всю Америку, вплоть до самых бесстрашных авантюристов.

Сам же Тома, как бы грозен он ни был и как бы ни становился все более грозен по мере того, как возрастало число его сражений, из которых ни одно никогда не было проиграно, оставался все так же порабощенным своей любовницей и с каждым днем все больше покорялся ей телом и душой. Дело тут было не только в красоте, хотя бы безупречной. Было нечто получше — или похуже: Хуана, ставшая теперь более страстной, более падкой до любовных утех, — выйдя из детского возраста и став женщиной, подобно праматери Еве, после того, как змей ее умудрил, — увеличивала и укрепляла с помощью множества тайных и сладострастных ухищрений ту деспотическую власть, которую она давно уже утвердила над корсаром и которая с каждым днем становилась все более тираничной.

Так, например, как уже ранее упомянуто, на самом деле она командовала «Горностаем», вместо и взамен Тома, сама и единолично решая, что надобно сделать то, а не это, что надо лучше туда пойти, а не сюда, что надо погнаться за таким-то парусом, замеченном на зюйде, а не за таким-то, усмотренным на норде, одним словом, уступая руководство делами лишь в минуту сражения, — после того, как заряжены пушки. Луи Геноле, который никак не мог примириться с такими неудобными фантазиями, с трепетом ждал всегда, что она пожелает взойти еще ступенью выше и потребует в один прекрасный день руководства и управления боем.

Его предположение совсем не было столь невероятно. Ибо Хуана отнюдь не была из тех боязливых бабенок, которых звук пистолетного выстрела повергает в трепет или даже в обморок. Совершенно напротив: странная девушка нигде не чувствовала себя так хорошо, как в самой гуще яростнейшей свалки. И все могли видеть ее под дождем картечи, очень спокойно прогуливающейся в великолепном наряде по ахтер-кастелю, подставляя с презрением свою открытую грудь смертельным ласкам пуль и жадно вдыхая грубый запах пороха.

Помимо этих прогулок, подруга Тома совсем не показывалась из своей каюты, где все ее время протекало в примерках и прихорашивании, в ленивых мечтаниях и любовных делах. Ибо оба любовника, согласуя теперь свои взаимные и настойчивые желания, изнуряли друг друга, не зная ни отдыха, ни срока, яростно терзая свою плоть и кровь в похотливом исступлении, больше смахивающем на ненависть, чем на нежность. Нередко удивлялись матросы фрегата, видя, что их капитан спотыкается поутру, взбираясь по трапу, и торопится прислониться к поручням на мостике; тогда как мулатка — невольница Хуаны — улыбалась, замечая большие темные круги под влажными еще глазами ее госпожи…

Итак, три года и даже больше плавал «Горностай» таким образом, унося к тысяче случайностей и тысяче приключений своеобразное сочетание людей: остервенелых любовников, ко всему вокруг себя равнодушных, серьезного и набожного Геноле, имевшего рядом с ними вид святого, заблудившегося в аду, и несколько сот бравых малуанских молодцов, которые вначале были вольными корсарами и верными подданными короля, но вскоре снизились до Флибусты и продолжали, впрочем, снижаться и дальше, благодаря сражениям, которые они вели в мирное время против флагов всего мира, благодаря также тому, что в их состав все обильнее вливались подкрепления в виде авантюристов всех наций… так как злокачественная лихорадка и вражеский огонь беспощадно косили их ряды; и отовсюду, с английских, голландских и даже испанских земель, а не только с французской земли, приходилось Тома-Ягненку набирать своих новых товарищей…