Рыцарь страха и упрека - [11]

— Вот видишь? — тут же отреагировал на его действия отец. — Видишь, Риммочка? Вот о чем я говорю!

«Начинается», — подумал Антон, но остановить отца уже было нельзя.

— Вот что я имел в виду! — вставая с кресла, пророкотал бывший ответственный чиновник. — Твой сын только что выпил чуть ли не стакан водки, а теперь он пойдет и сядет за руль, и на скорости понесется по улицам, не глядя по сторонам. Потому что он — сотрудник ГАИ, или как вас там теперь… И ему все можно: пить за рулем, гонять. Потому что они считают: если на тебе форма, то тебе можно все. И я не удивлюсь, если и для него это когда-нибудь закончится плохо, если он врежется в какое-нибудь дерево или собьет человека. Они решили, что им все позволительно, что с ними никогда ничего не может случиться! Ан нет! Не бывает так, не бывает! За все надо платить!

Антон не в первый раз слышал подобные тирады отца, успел к ним привыкнуть, но сейчас, в свете трагических событий, слова Константина Александровича звучали вовсе не как нравоучение. Они звучали зловеще и пророчески.

— На Соньку желчь свою изливаешь, — продолжал отец, обращаясь к матери, — только она здесь ни при чем, можешь не сомневаться. Я давно уже боялся чего-то подобного, боялся, что Пашка со службы вылетит или, не дай бог, в тюрьму попадет. А вышло еще хуже.

— Почему это Паша должен был попасть в тюрьму? — ошеломленно выдохнула Римма Матвеевна.

— А то не ясно, — горько хмыкнув, ответил отец. — Ты что же, мамочка, не знаешь, как жил твой сын? Ты считаешь, что при его образе жизни мы могли быть за него совершенно спокойны?

— А как он жил? — кипятилась мать. — Что в его жизни было такого особенного? Жил как все!

— Да, — кивнул Константин Александрович. — К великому сожалению, в их системе теперь так живут все. А если не все, то большинство. Для них такая жизнь — норма. Никаких ограничителей, никаких запретов, им все разрешено! Абсолютно все!

— Папа, не надо, — вмешался Антон, предвидя, какое направление принимает разговор. — Давай не говорить об этом сейчас.

— А когда еще, сынок? Когда еще об этом говорить? — играя желваками и с трудом сдерживая слезы, ответил отец. — Когда что-то подобное произойдет и с тобой? Когда уже будет поздно? Думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, живу с вами не на одной планете, не в одной стране, не в одном городе? Что я — старый дурак, который ничего не видит и не понимает? Я что ж не соображаю, какие нужно иметь доходы, чтобы жить так, как жил Павел? Чтобы менять джипы и все такое прочее?

Константин Александрович уже обращался не к жене, а к младшему сыну.

— Думаешь, Антон, я верю в ваши сказки о том, что вы имеете какой-то там бизнес и скрываете этот факт только потому, что при вашей службе не положено?

Антон помолчал с минуту. Потом ответил:

— Папа, в твоих словах есть, конечно, доля истины, но ты уверен, что ты имеешь моральное право на такие нравоучения? Оглянись на свою жизнь: разве наша семья жила на твою зарплату? Разве ты сам так уж кристально чист? Имеешь ли ты право в чем-то упрекать меня или Павла?

— Я ожидал именно такого ответа, — сказал отец. — И отвечу тебе — имею. Я имею право. И даже объясню почему. Я не говорю, что наше поколение — это все сплошь ангелы небесные. Да, я использовал свое положение, да, я не жил на зарплату, я помогал людям, люди помогали мне. Называйте это как хотите. Коррупция? Ради бога, пусть так. Так в России она была всегда: и при царях-батюшках, и всегда будет, тут можно и не сомневаться. Но в наше время она имела какие-то пределы, какие-то рамки, в которых мы себя держали. Я не знаю, как это было в высших эшелонах, вероятно, кто-то со своих высот мог безнаказанно грабить целую страну, и делал это. Но это другие сферы, я к ним не принадлежал. В нашем кругу было так: среди тех, с кем я работал, действовало незыблемое правило — не зарываться. Мы ценили то, что имели: свои карьеры, свою репутацию. Мы боялись все это потерять, и страх нас дисциплинировал, помогал держать себя в рамках разумного. Тех, кто считал иначе, жизнь наказывала, они плохо заканчивали. А вот вы, нынешние, ничего не боитесь!

Отец распалялся все сильней, Антон даже не пытался остановить его — пусть выговорится, может, так ему будет легче.

— Пойми, что я хочу сказать, — продолжал он, — конечно, я решал свои вопросы, но я делал это не в ущерб каким-то конкретным людям. Я соблюдал приличия, система обязывала меня к этому. И потом — я был чиновником, должностным лицом, я не сталкивался лицом к лицу с преступниками. Я работал в другой сфере, я не ходил по лезвию бритвы, понимаешь? На что простирались мои полномочия? Помочь получить земельный участок? Продвинуть человека в очереди на жилье? Устроить на нужную должность? Да, я действовал по схеме: ты мне — я тебе, и пользовался, в свою очередь, чьей-то помощью. Но это было не опасно! Вы же ходите по лезвию ножа, неужели ты сам этого не понимаешь? Крышевать незаконный бизнес, помогать контрабандистам, отмазывать преступников — это совсем другое, Антон, это опасный промысел, очень опасный. Да, мы работали в смутное время, теперь многие хают Ельцина за то, что тогда мы жили в бандитской стране. И тогда тоже было страшно жить. Но жизнь была более понятная. Были бандиты, были менты, были и продажные менты, уже тогда основа была положена. Но это же было не в таких масштабах! Хоть видимость какая-то была, что вот это бандюган, а вот это — мент.