Рыцарь с железным клювом - [41]

— Как... умер?

Толстяк уловил то, какое впечатление на мальчика произвело его сообщение, и, стараясь смягчить, добавил:

— Да старый он был... сам понимаешь, каждому черед приходит. А оружие музей забрал. У Иван Петровича завещание составлено было. И палаш тоже...

Володя, чувствуя, что к его горлу катится комок и начинает щипать глаза, проговорил решительно и зло:

— Нет, это его не старость убила — сволочь эта, Дима или, как там, Олег, Ивана Петровича угробил! Ненавижу я их! Ради денег никого не пожалеют!

— Это верно, — вздохнул следователь и, немного помолчав, сказал: Слушай, Володя Климов, ты хоть и смелый парень, но все-таки я дам тебе один совет. Не болтайся ты за пределами лагеря, ей-Богу!

— А что такое? — недоверчиво спросил Володя. — За лагерный режим переживаете?

— Да нет, не за режим... Знаешь, не хотел я тебе об этом говорить, ну да вижу, что ты парень серьезный, болтать не будешь да и в деле проверен... Понимаешь, в мае еще сбежали из зоны двое заключенных, убили конвойного, взяли автомат. Здешний, карельский лагерь. Ищем мы их, но пока найти не можем, а следы их где-то в этом районе затерялись. Как сквозь землю провалились зэки. Знаем наверняка, что до города они пока не добрались. Видно, отсиживаются где-нибудь в лесу.

— Пугаете! — с какой-то легкомысленной пренебрежительностью заметил Володя, очень ободренный тем, что сам работник милиции назвал его смелым.

— Нет, не пугаю. Так, на всякий случай говорю. Понятно, что в лагерь они не сунутся — нечего им здесь делать, но меры предосторожности здесь все-таки нелишни будут. Чем черт не шутит... Так что пусть ребята не обижаются. А я сейчас к директору вашему еще зайду, поговорю с ней. Тебе же оставляю свои координаты: телефон рабочий и домашний. Если ты о Диме-Олеге еще что-нибудь вспомнишь важное, мне позвони. Знаю, есть у вас здесь с городом связь. Хорошо? Только по телефону ничего, конечно, передавать не надо. — И протянул Володе сложенный вчетверо листок. Потом толстяк-детектив тяжело поднялся, похлопал мальчика по плечу и вошел в здание, где работала лагерная начальница, чтобы, как подумал Володя, сделать его жизнь еще более невыносимой.

ГЛАВА 4 ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР О МЕРТВЕЦАХ И ХИТРЫХ ЛОВУШКАХ

Володя, голова которого едва не лопалась от переполнявших ее мыслей и впечатлений, снова побрел на берег озера, к самой воде, где уже не было плачущей женщины, — одно лишь озеро с лицемерным дружелюбием заигрывало своей зеркальной гладью и с небом, и с лесом, и с тяжким молчанием дикого края.

Он присел на камень и стал смотреть на серую озерную даль, а на память приходили встречи, разговоры с одиноким стариком. Вдруг фонтанчик воды от шлепнувшегося в озеро камня поднялся впереди него — Володя резко обернулся и увидал Кошмарика. Будущий рокер стоял, засунув руки в карманы своих модных брюк, и улыбался. Странно, но в этой позе он страшно походил на Диму-Олега, заставшего Володю и Иринку на канале. И сходство это особенно тогда, когда Володя думал о смерти Ивана Петровича, поразило мальчика. Но даже при отсутствии сходства Володя все равно не встретил бы Леньку с распростертыми объятиями.

Еще там, в изоляторе, оставшись в одиночестве, Володя часто вспоминал Кошмарика, все его слова, то, как он вел себя, и пришел к выводу, что этот белобрысый мастер по добыче денег во время охоты на змей, по сути дела, прятался за его спиной, поставив его лицом к опасности и желая, как видно, заработать на чужом труде. Володя не терпел в людях подлости, а Кошмарик вел себя почти что подло, к тому же он ни разу не пришел узнать о здоровье того, которого толкнул на дело, закончившееся так плачевно.

— Ну, чего тебе? — грубо спросил Володя, не вставая с камня и снова повернувшись лицом к воде. Он ожидал, что Ленька ответит ему в былой нагловатой манере, но Кошмарик сказал виноватым тоном:

— Да вот, проведать пришел, как ты поживаешь. Я ж думал, что в город тебя отправили...

— Ишь ты, проведать! — усмехнулся Володя. — Катился бы ты отсюда, заботливый! Мастер-змеелов! Сам, наверно, и не пробовал до меня ни разу змей ловить, дурачка решил найти!

Кошмарик присел на соседний камень.

— Да нет, ловил... только мало. Ты, брат, не обижайся. Я ведь и сам свою вину чую, исправиться хочу. — И он полез в карман своей нарядной курточки, вытащил оттуда пачку сигарет, газовую зажигалку. С форсом выбил из коробочки сигарету, Володе протянул: — «Винстон», настоящий, будешь?

Володя не ответил и лишь отвернулся в сторону. Едва он увидел, что Кошмарик сам понимает, что провинился перед ним, былая неприязнь мгновенно оставила Володю и он снова испытывал доверие к этому свободному человеку. И чтобы разрушить напряженное молчание, Володя спросил все еще ворчливым тоном:

— Слушай, а ты не знаешь, что это за женщина, которая здесь все время ходит по берегу и плачет?

Кошмарик поначалу не сообразил, о ком Володя спрашивает, насторожился даже, но потом кивнул:

— А, так это ж Поганкина Шура! Сын ее, Мишка Поганкин, обалдуй, в мае потонул, вот она и ходит все по берегу, и стонет. Думает, что он стоны ее услышит. Чокнутая!

У Володи внутри все так и забурлило, когда он услышал пренебрежение, с которым Кошмарик рассказывал о потерявшей сына женщине. Никто из близких Володи еще не умирал, но он всегда очень живо представлял страшное горе, постигающее тех, кто терял близких. Смерть Ивана Петровича поразила его, и Володя никак не мог согласиться с тем, что он умер, и все еще находился под впечатлением этого известия, поэтому он был задет тоном Кошмарика и даже оскорблен, захотелось встать и уйти подальше от этого злого, черствого человека. Но почему-то Володя не встал и не ушел, а только спросил: