Рыцарь Курятника - [13]

— Это смелый мошенник, — сказал Ришелье.

— Вежливый разбойник, — прибавил Ликсен.

— Разбойник ли он, я сомневаюсь, но вежлив — без сомнения, — сказал Таванн.

— Ах, Боже мой! Вы говорите о нем только хорошее, мсье де Таванн! — сказала Госсен, смеясь. — Я, действительно, стану вам верить.

— И прекрасно сделаете!

— Если Рыцарь Курятника — ваш друг, мсье де Таванн, — сказал аббат де Берни, — уж, конечно, он не в числе друзей графа де Шароле!

— В этом он похож на многих других, — заметил Коссе-Бриссак.

— На вас, например, любезный герцог?

— Признаюсь!

— Вы все ненавидите графа де Шароле? — спросила Камарго, кокетливо жеманясь.

— Я помню, мой прелестный ангел, как однажды вечером в вашей гостиной, желая остаться наедине с вами, он осмелился мне сказать: «Уходите». Я посмотрел прямо ему в лицо и ответил: «Ваши предки сказали бы — уйдем». Если бы я был простым дворянином, он велел бы меня убить, но он испугался моей фамилии и уступил мне место, которое я никогда не уступил бы.

Закончив фразу, герцог любезно поцеловал руки хорошенькой танцовщицы.

— Помните, как он велел убить мужа одной прелестницы, чтобы отвязаться от ревнивца? — прибавил Креки.

— У него страсть, — продолжал аббат де Берни, — стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его особняка.

— Он уже убил трех или четырех, — заметила Госсен.

— Кстати, — сказал Ликсен, — вы знаете последствия его последнего визита к королю?

— Нет, — ответила Дюмениль.

— Несколько дней тому назад, — продолжал князь, — граф де Шароле, чтобы доказать свою ловкость, побился об заклад, что всадит пулю в череп работника, который работал на крыше монастыря Гостеприимных братьев, в двух шагах от этого особняка.

— Это правда. Граф де Шароле живет возле меня, — сказала Камарго, — на улице Фран-Буржуа.

— Он убил этого работника? — спросила Сале.

— Наповал!

— О, чудовище!

— На другой день, — продолжал де Берни, — он пошел, как обычно в подобных случаях, просить помилования у его величества Людовика XV. Король подписал его помилование, потом — другую бумагу. «Вот ваше помилование, — сказал он, — и вот подписанное заранее, еще без имени, помилование того, кто убьет вас».

— Замечательно! — восхитилась Камарго. — А что сказал граф?

— Ничего, но, вероятно, он принял к сведению это предупреждение.

— Не скрываю, я не люблю графа де Шароле, — продолжал Бриссак.

— И я, — сказал Ришелье.

— И я, — прибавила Сале.

— Однако он был очень в вас влюблен, — сказал маркиз де Креки, — он повсюду вас преследовал.

— Я ужасно его боялась! — сказала Сале с дрожью.

— Графа де Шароле и любить-то страшно, — прибавил аббат де Берни.

— Доказательством может служить пример мадам де Сен-Сюльпис, — сказала Кино.

— О, это ужасно! — воскликнула Сале.

— И это правда? — спросила Госсен.

— Да, — отвечал де Берни, — я сам видел, как умерла несчастная женщина. Я принял ее последний вздох, и хотя я тогда был еще молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. В ушах у меня до сих пор стоят крики и проклятия этой жертвы!

— Граф де Шароле убил ее?

— Для собственного удовольствия.

— Как это?

— Это было за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпис было платье из индийской кисеи. Граф де Шароле взял подсвечник и поджег платье. Он получал удовольствие, видя, как горит женщина.

— О! — закричали Камарго, Сале, Софи, Госсен и Дюмениль.

— Это истинная правда! — сказала Кино.

— И она сгорела? — спросили все.

— Совершенно, — сказал Бриссак.

— О! — закричали опять дамы с ужасом.

— Меня позвали к ней в ту минуту, когда она умирала, — сказал аббат.

— И такие ужасы совершает принц крови! — возмутилась Дюмениль.

— Потомок великого Конде! — прибавила Кино. — Брат герцога Бурбона!

— В ту самую ночь, когда граф совершил этот жестокий поступок, — сказал Ришелье, — его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную жидкой грязью. Рядом находилась его карета, опрокинутая на бок, без лошадей, а кучер и два лакея лежали связанные, с кляпом во рту.

— А кого граф обвинял? — поинтересовалась Кино.

— Никого. Он не знал, кто поставил его в такое унизительное положение.

— Он дешево отделался — только принял после этого ванну, — сказал аббат де Берни.

— Из крови? — спросила Кино.

— Как из крови? — не поняла Дюмениль.

— Конечно. Это обычно для графа.

— Он принимает ванны из крови?

— Как, вы этого не знаете? Но весь Париж только об этом и говорит.

— Граф де Шароле принимает ванны из человеческой крови?!

— Чтобы поправить свое здоровье! Да, моя милая, ванны из бычьей крови, говорят, хуже, — заметил Таванн.

— И, может быть, не напрасно, — прибавил Ришелье.

— Что же говорят? — спросила Дюмениль.

Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал:

— Говорят, что эти ванны из крови, которые надо принимать только в последнюю пятницу каждого месяца, состоят из трех четвертей бычьей и одной четверти человеческой крови.

У всех присутствующих это вызвало ужас.

— Говорят, — продолжал маркиз, — что эта человеческая кровь должна быть кровью ребенка, тайно приготовленной заранее.

— Какой ужас! — воскликнула Сале.

— И граф совершает подобную гнусность для поправки своего здоровья! — возмутилась Дюмениль.