Рыцарь Грааля - [33]

Слушая поучительную балладу сеньора Морсанваля, Пейре лихорадочно соображал, что петь самому. Для своего выхода он еще дома вместе с де Орнольяком выбрал перепетую им как-то для матери легенду о влюбленных, разлученных злой судьбой и ожидающих встречи друг с другом в этой или следующей жизни. Но сейчас эта, довольно смелая легенда, словно утрачивала половину своего очарования. Пейре мысленно перебрал в голове имеющийся у него запас песен и остановился на одной, страстной, дерзновенной и почти что кощунственной песне признания в любви рыцаря своей придуманной возлюбленной, чей образ как две капли воды походил на лик Девы Марии в церкви, в которой любил молиться рыцарь.

Когда отшумели аплодисменты и герольды прославили впервые участвующего в турнире и мечтающего о посвящении в рыцари мальчика, похожего на небесного ангела, Пейре вышел в центр зала и, нежно перебирая струны белой лютни, запел. Его голос поднимался все выше и выше, нежно и верно штурмуя небеса, за которыми рыцарю из песни виделся ангельский образ его возлюбленной. Лютня рыдала, звеня тысячью хрустальных колокольчиков-ангелов, голос же Пейре вдруг взвился вверх и истончился до такого звука, от которого у присутствующих побежал мороз по коже, а сердца замерли, как от невиданной прежде ласки.

Колдовской эффект добавил еще тот факт, что солнце, с самого начала предпоследнего турнира поэтов спрятавшееся за тучу, вдруг выбралось из своей небесной тюрьмы и озарило фигуру Пейре, высветив его прекрасные золотые волосы. Это произошло как раз в тот момент, когда умирающий от любви рыцарь узрел, наконец, свою небесную даму и, не выдержав свалившегося на него счастья, отдал Богу душу.

После выступления Пейре зал неистовствовал, не отпуская юношу и требуя, чтобы он продолжил пение. Чего, по правилам турнира, не мог позволить ему даже сам старый граф.

Забегая вперед, хочется сказать, что именно после необыкновенного успеха «Молитвы рыцаря» завистники начали поговаривать, что юный Видаль с его внешностью и голосом является певцом кастратом. Присутствующие в зале итальянцы наперебой рассказывали, как подобная операция проводится в их землях и какой пользы можно добиться в результате нее. Поэтому сразу же после окончания предпоследнего выступления трубадуров разгоряченные рыцари поймали во дворе замка пятерых мальчишек и, не мудрствуя лукаво, лишили их всего мужеского. После чего означенные юнцы, правда, не запели ангельскими голосами, но один из них после долгого лечения все же выжил и поведал сию горестную повесть гостившим в замке трубадурам, которые не преминули воспользоваться ею для создания своих новых песен на потеху копейщикам да лучникам.

После шумного успеха Бертрана и Видаля вышедшие друг против друга Луи де Орнольяк и Гийом де ла Тур, несмотря на прекрасные песни и блестящее владение инструментом, так и не смогли превзойти в искусстве пения своих предшественников. Тем не менее сирвента «Утреннего солнца» мессена Орнольяка и «История Орфея» сера Гийома де ла Тур были сразу же разучены менее удачливыми трубадурами и жонглерами, которые разнесли их затем по всем окрестным замкам.

К слову, «История Орфея» со всеми ее леденящими душу подробностями приобрела еще большую популярность через пару лет после памятного турнира в городе Тулузе, а еще точнее, после смерти самого Гийома.

Многие считали, что странный трубадур получил откровение свыше. В стихах, которые во время вечерней молитвы были ниспосланы ему его ангелом-хранителем, несчастный де ла Тур должен был прочесть свою собственную скорбную участь. Но, как это частенько случается, трубадур выбил из седла зазевавшегося провидца.

Но не будем скакать впереди лошади. История об этом уже не за горами.

Тулузский же турнир, как это, должно быть, предсказал уже прозорливый читатель, определил трех победителей: яростного Бертрана де Борна, умного де Орнольяка, таинственная фигура которого и по сей день хранит свои секреты, скрываясь в тени более ярких и удачливых рыцарей того времени, и, наконец, нашего героя Пейре Видаля. Стремительное продвижение последнего было встречено всеобщим ликованием и являлось чудом, возможным лишь в благословенных землях Лангедока, где рыцарем становились не только по праву рождения, но и по наличию божественной отметины, имя которой – талант! Да благословит Бог сей край, в котором любовь и искусство побеждало по праву красоты древние устои. Отжившие истины разбивались рыцарской перчаткой, лопаясь, подобно ореховой скорлупе, в которой уже давно не было ничего, кроме собственного праха, где милосердие было выше справедливости и любовь восседала на троне. Славьтесь, Лангедок, Прованс, Гасконь и Перигор, воспетые в бессмертных песнях твоих трубадуров!

О том, как Пейре Видаль лишился всего своего имущества, и о ночной вылазке

Пестрые, веселые толпы высокородной публики вперемешку со слугами, служанками, оруженосцами, дуэньями, менестрелями и прочим охочим до зрелищ сбродом занимали предназначенные для них лучшие места. Пейре улучил мгновение и, перекинув через плечо свою драгоценную лютню, выскочил к конюшням, где нетерпеливо били копытами боевые скакуны и слышался лязг да скрежет новых шлемов и кольчуг, которые оруженосцы помогали надевать своим господам. Взору Видаля предстало изумительное зрелище – прямо посреди скрытого от нескромных взоров зрителей дворика, в бело-розовых подштанниках и белой нательной рубахе, стоял тощий, словно старая кляча Пейриного соседа-водовоза, рыцарь. Его глаза лихорадочно блестели, борода и волосы были всклокочены и стояли дыбом. Нетерпеливо рыцарь переминался с ноги на ногу, ожидая, пока нерасторопный оруженосец снимет с вьючной лошади его боевые доспехи. Сам рыцарь, должно быть, только что прибыл и, не отдыхая и не пытаясь найти более укромного места, решил тотчас же вызвать кого-нибудь на поединок, для чего и стоял теперь раздетым, пыхтя от возбуждения и нетерпения.