Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою - [15]

Медведь грозно зарычал и, загромыхав цепью, встал на задние лапы — мощный, свирепый зверь. Он походил на своего вожатого, вернее, тот на медведя. Смуглый до черноты вожатый скалил в улыбке белые зубы, черная копна волос падала ему на лоб, закрывая узкие черные глазки. Он что-то мычал и непонятно чему смеялся.

— Немой, ваше сиятельство. Язык отрезали в детстве, всю жизнь со зверями. Они ему ближе людей. Сделает что ни скажешь, лучшего не найти.

— Что ж, Анри, орудие подходящее.

— И мне так кажется, ваше сиятельство. Не болтлив.

В освещенной смоляным трескучим факелом каморке по стенам метались две тени: медведя и человека. Наместник повернулся и вышел. Устало и равнодушно, уже не прячась, он шел по двору. Секретаря он не дожидался, тот еще возился с замком.

Наместник вошел в свою опочивальню, взглянул на себя в зеркало и провел по щекам кончиками пальцев, словно хотел убедиться, что в самом деле существует, потом, не раздеваясь, лег на кровать и сразу заснул. Спал он крепко, без сновидений, будто вновь возвратилась честолюбивая юность.

Солнце еще не взошло, а по двору уже бесшумно сновали слуги, возле лошадей суетились конюхи, псари удерживали рвущихся со сворок гончих, изредка раздавался негромкий окрик. Наконец во двор сошли нетерпеливо ожидаемые господа, с довольными, припухшими и заспанными лицами. Ворота замка распахнулись, опустился подъемный мост, на донжоне взвился флаг наместника, словно кавалькада отправлялась на войну, а не весело развлекаться охотой. Протяжно протрубил рог, ему отозвались другие, изрытая дорога расцветилась нарядными всадниками. Во главе кавалькады ехал государев наместник, справа от него графиня, слева ее супруг.

Вскоре охотники свернули с дороги на тропку, что вилась между голых кустов. Ехали гуськом, молча, глядя один другому в спину. Наместник уткнулся подбородком в воротник: тряская рысь мешала думать. Потупившись, он смотрел перед собой, взгляд его казался пустым: ни радости, ни предвкушения удачи — будто не на охоту ехал. Вялая рука расслабленно придерживала поводья, смирная лошадка кротко и терпеливо тащила свою ношу.

Охотиться должны были на западный манер: охотники укрываются в засаде и стреляют из аркебуз, наместник обещал, что никто не уедет без богатой добычи. Гости уступили настоятельным уговорам хозяина: петлять на лошадях по узким горным тропкам было бы и впрямь затруднительно, но сами, конечно же, предпочли бы скакать вслед за гончими. Предки их были степными жителями и любили бешеную скачку, что горячит в жилах кровь, и эту их страсть унаследовали и потомки. Однако рассказы хозяина о преимуществах охоты в горах и о богатой добыче соблазнили их. На лесной полянке они спешились, разошлись каждый к назначенному ему в зависимости от сановитости и богатства месту и укрылись за деревьями.

— Впечатляющее зрелище! — шепнул наместник своему секретарю, глядя на застывших в молчании великанов охотников.

Секретарь то убегал, то возвращался, будто связной при полководце.

Неподалеку от наместника, за дубом справа, стоял граф Бетлен, он и сам был толст, как дуб в три обхвата, так что неизвестно, кому за кем следовало прятаться; граф изнывал от скуки. Если бы прямо на него вдруг выскочил олень, он почувствовал бы вкус к засадам, а пока томился, не зная, чем заняться, и махал наместнику, потому что кричать было нельзя, а хотелось если не крикнуть, так взглядом перекинуться, хотя хозяин замка Хуст был ему неприятен. Наместник вяло махнул в ответ и подумал: «Этот не сомневается, что сам себе голова, и поступает как заблагорассудится. Выскочки не соблюдают правил».

Горько пахло палыми листьями, ветерок покачивал ветки, но не рассеивал легкого тумана, и низкое осеннее солнце, едва видное из-за густых ветвей, глядело сквозь его пелену.

Тишину нарушил далекий звук рога: гончие подняли зверя. Удачно! Перед мысленным взором наместника почему-то возникла юная графиня, будто нельзя было повернуть голову и увидеть ее, стоящую от него в двадцати шагах, рядом со своим супругом. Наместнику показалось, будто радостный утренний трепет жизни ее хрупкого тела бьется в нем самом. Он повернул голову: графиня с детским нетерпением подалась вперед и выпрямилась. Примериваясь, натянула тетиву и прицелилась прямо в наместника, но тут же лук опустила и приветливо помахала ему рукой. Улыбнувшись про себя, наместник помахал ей в ответ.

— Вожатый с медведем наготове, — шепнул Анри, — прикажете пустить? Или ждать, когда выбегут олени?

Наместник не отвечал, он был занят: дружески махал графине. Опустил руку и только тогда ответил:

— На твое усмотрение, Анри. Делай как знаешь.

— По-моему, самое время, никто не усомнится, что это несчастный случай, — сказал секретарь. Зубы и глаза его сияли в радостной улыбке.

— Зачем нам это, Анри? — неожиданно спросил наместник.

Молодой человек растерялся. Он знал зачем, вернее, не сомневался в том, что он знает. Потомки свергнутого короля мешают упрочиться новой власти. Страна устала от раздоров, нужно уничтожить причину смут и распрей. Но ответил он на вопрос наместника не сразу, и ответил не на латыни, языке людей образованных, так называемых гуманистов, а на своем родном наречии, на котором говорил со своим господином в редчайшие минуты душевной близости: