Рыцарь её сердца - [89]

— Никогда его больше не видела.

Сердце Сибиллы гулко застучало, потому что она ничуть не сомневалась в том, что только что услышала о собственном отце, о том самом человеке, который всячески оберегал ее, охранял по дороге и заботился. Ведь он так любил Амицию.

— Через несколько лет, — продолжала леди де Лаэрн, — я совершенно неожиданно получила от сестры письмо. Она сообщала о смерти своего мужа, оставившем ее с тремя маленькими дочерьми на руках. Амиция находилась в отчаянии и просила у меня защиты в надежде, что Колетта со временем смягчилась и не откажется принять ее обратно в свой дом. Однако стоило мне лишь заикнуться на этот счет, Колетта пришла в ярость. Оказалось, что она до сих пор ужасалась поступку, как она полагала, Амиции, невзирая на то что этим была спасена жизнь обеим девочкам. Мнение ее на этот счет со временем нисколько не изменилось. По ее словам, две жертвы были бы каплей в море по сравнению с тем, что узнали люди де Монфора. Колетта считала, что Амиция навсегда сделала свой выбор. Кончилось тем, что она отослала письмо обратно с припиской, в которой требовала от Амиции навсегда исчезнуть из ее жизни и никогда не пытаться восстанавливать отношения.

Сибилла живо вспомнила тот день, уже после сражения в Льюисе, и горькие слезы матери, когда письмо вернулось назад.

— Таким образом, когда в нашем доме появился лорд Гриффин со своими расспросами, моя мать поведала ему известную ей правду, чтобы успокоить собственную совесть, а по сути, лишь официально закрепила ложную версию случившегося. Она не пролила ни единой слезинки. Воистину Колетта была железной женщиной, бессердечной. Может быть, это и неправильно, но я испытала громадное облегчение после ее смерти.

— Для чего же сейчас вам понадобилось это признание? — спросил Эдуард. — Почему вы не сделали его много раньше? И откуда мне знать, что все сказанное вами — правда? Боюсь, Филипп[3] будет весьма недоволен.

— Не понимаю, почему это должно заботить Филиппа, — пожала плечами леди де Лаэрн. — Я стара и не имею собственного наследства. Все мое состояние находится в руках дальнего родственника — кузена по мужской линии, которому абсолютно все равно, жива я еще или нет. С какой стати он будет оказывать поддержку старухе приживалке в одном из его домов?

Когда Джулиан Гриффин уехал, я последовала за ним в Англию. Почему? Как сказать… Я не видела сестру тридцать лет. Она не заслуживает репутации, которая прилипла к ней на основании мерзких сплетен, и я не позволю втаптывать ее имя в грязь. — Леди де Лаэрн посмотрела на Сибиллу. — А поскольку ты, девочка, приходишься мне племянницей, я здесь, чтобы защитить тебя, как, я уверена, пожелала бы Амиция. Как она защитила меня, пожертвовав собой, — многозначительно добавила леди де Лаэрн.

Еще полностью не пришедшая в себя Сибилла продолжала ошеломленно разглядывать старую леди, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Сибилла поняла, что запуталась окончательно, и ее внезапно пронзила волна острого страха. Как повлияет рассказ француженки на ее собственную судьбу?

— Все это крайне необычно и удивительно, — произнес Эдуард. — Леди де Лаэрн, вы должны понять, что ваша история породила много новых вопросов.

— Безусловно, — тихо и неторопливо согласилась старая леди, — но я должна просить ваше величество отпустить меня на время. Боюсь, я не столь молода, как когда-то. Волнения, связанные с дорогой, памятные переживания — все это крайне вымотало меня, я ужасно услала… Вы не будете возражать, если я отвечу на все вопросы несколько позже, по первому же вашему требованию?

— Конечно, мадам, — ответил Эдуард, — мне остается лишь поблагодарить вас за проявленную храбрость.

Не говоря более ни слова, леди де Лаэрн сошла с помоста, опираясь на заботливую руку подбежавшего судейского слуги; король также хранил молчание. Сидя на стуле, Сибилла подумала, что, вероятно, это самый жесткий стул в мире и на ее теле наверняка появятся новые синяки. Тонкое полотняное платье, в которое она была одета, не могло защитить от холода, распространяющегося по полу громадного пустого зала. Ее кожа покрылась мурашками, и пальцы на ногах потеряли чувствительность. Сибилла почувствовала, что начинает дрожать, однако это было вызвано не холодом, а ясным осознанием собственной беспомощности и вины. Тем не менее она оставалась верна себе самой и была уверена, что вела себя подобающе — в этом судебном зале, перед этими людьми.

Никто и ничто не сможет повлиять на выбор, который она для себя сделала.

— Итак, — задумчиво произнес Эдуард, тщательно взвешивая каждое слово, — итак, возможно, мы все-таки добрались до истины в вопросе рождения вашей матери. Но вот что касается вас… Здесь все значительно сложнее, не так ли? Никто ведь не сможет поручиться за обстоятельства, при которых были рождены вы?

— Нет, ваше величество, никто, — ответила Сибилла. — О дне, когда я появилась на свет, у меня сохранилось мало воспоминаний.

К ее удивлению, Эдуард принял шутку и фыркнул:

— Лично у вас никогда не возникало сомнения, что Морис Фокс — ваш родной отец?

— Никогда, ваше величество. — Как бы ни был тонок этот вопрос, ответ на него никак не мог ни спасти, ни повредить, поэтому Сибилла не придала ему большого значения.