Рыцарь Бодуэн и его семья - [54]

Новые гости города Каркассон, переминаясь на солнышке, ждали кого-то важного. Этот некто, скакавший со свитой после утрени по узким, налитым жаром ранней осени городским улочкам, издалека отличался хорошим конем и малым ростом. По прибытии на замковый двор — решетка ворот и так в последнее время была поднята, но он, проезжая под ней, почему-то на миг зажмурился, словно убоявшись участи Ивейна — он оказался мальчиком. Совсем юным отроком, еще не брачного возраста, даже странно было, что у него такой большой и красивый конь.

Высокий лысоватый человек с усами седой щеткой — сенешаль графа Раймона, лично сопровождавший важного гостя, спешился первым и подал мальчику руку. Сенешаля тоже звали Раймоном (де Рикаут), что, впрочем, в землях Тулузена не редкость. Можно сказать, это тутошнее местное имя. Удивительно ли, что граф тоже его носит — а также и будущий граф, молодой графский сын, драгоценный мальчик, которого так хотели видеть друзья-бароны из далекого Иль-де-Франса.

Мальчик спешился и оказался довольно высоким — его зрительно уменьшали худоба и хрупкость. Впрочем, лицом и осанкой удивительно красивый ребенок, просто ангел — и ничего в нем не было от провансальской смуглоты, столь противоречащей куртуазному идеалу облика. Светлая кожа, правильные черты, широкие светлые глаза. Должно быть, унаследовал от матушки — принцессы Жанны из Плантагенетов, еще на Сицилии прозванной Прекрасной. Только волосы у мальчика были отцовские, черные и прямые. И такие же брови. И… еще что-то такое же, то ли чуть-чуть горбатый нос, то ли… затравленно-гордый взгляд, устремленный на баронов.

Бароны тоже стояли и смотрели. Непонятно, видел ли мальчик хоть одно дружелюбное лицо — да еще этот чуждый тип внешности, по большей части грязно-светлые волосы, много бород (хоть люди-то не простые, и не иудеи какие-нибудь, а бороды брить не любят), каменное молчание. Среди множества франкских лиц — одно ярко выраженное провансальское: монсеньора Арнаута, легата. Его одного все без исключения знали, узнавая даже в военной одежде; только он один, едва наступит хоть краткая передышка, переодевался в белое монашеское платье и не забывал о пурпурной легатской мантии. Мальчик стоял как хрупкое дерево — слишком прямо для спокойного человека — и смотрел, стараясь скрыть, что боится. Раймон де Рикаут что-то тихо сказал ему, склонившись к уху, но мальчик не услышал — нежеланный ветер украл слова прямо с губ сенешаля. Второй сопровождающий — рыцарь Джауфре де Пуатье, с черными волосами, прилипшими ко лбу от пота и волнения — шагнул вперед, принимая у мальчика коня. Чуть подтолкнул в спину — воспитатель наследника, привычной рукой: «Ну же, поприветствуйте господ».

Хорошо воспитанный мальчик улыбнулся — неожиданно яркой, приятной улыбкой — и, по наитию прирожденного придворного вычислив самого главного среди «друзей, прибывших из-под Парижа» — пошел навстречу герцогу Бургундскому. Их тут было много — высоких и широких, в цветных одеждах, многие при гербах, почти все с оружием — осталась привычка ходить с мечами по захваченному городу. Кто-то из них, наверное, был священником, да где ж разберешь в военное время, когда епископы не вылезают из кольчуг. Герцог Одон, мужчина крепкий и слегка приземистый, усмехаясь, подался ему навстречу. Граф неверский Пьер мрачно смотрел из-под тяжелых бровей. Многие осклабились — не то что бы дружелюбно, но позабавленно. Мальчик протянул вперед руку — провансальская учтивость, не понятая никем из франков — и рука его так и повисла в воздухе, прежде чем опасть обратно. «Как же я буду тут жить», написалось на лице мальчика, упорно смотрящего барону в переносицу, где сходились рыжеватые брови. Крестоносное собрание пришло в движение. Все эти огромные, спокойные, мокрые от жары люди образовывали круг, начиная что-то говорить — друг с другом, не с гостем. В кругу выделялось отчетливо провансальское, носатое худое лицо аббата Арнаута, да еще чуть сбоку и сзади — почти черный взгляд отца.

— Позвольте, мессиры, представить вам моего сына и наследника, Раймона… Который с охотой и радостью останется здесь, в залог моей дружбы с графом Монфором, сколько того потребует монсеньор легат.

Отец казался совсем небольшим. Он на самом деле и был невелик, но уверенность и легкость нрава всегда окружала его ореолом всеобщей любви, увеличивавшей фигуру тулузского графа для дружелюбного взора. Кто, как не он, естественнее прочих смотрелся на этом замковом дворе — сотни раз исхоженном, со знакомой тенью донжона, лежавшей наискосок, так что половина каменного пространства — не та, что с темничной дверью — лежала в прохладной черноте.

— Прошу вас, друзья мои крестоносцы, быть снисходительными к его молодости и хорошо его принять.

Краткий кивок аббата Арнаута. Даже в двенадцать лет легко догадаться, что аббат Арнаут ненавидит твоего отца, а тот весьма боится данного аббата. Отец не подошел, не обнял при встрече, он позволяет этим многим чужим, насмешливым глазам рассматривать мальчика, и ужасно тошно и скверно сознавать, что отец боится.

Вроде бы говорит хорошие и правильные вещи, и можно представить, что они просто приехали в гости к кому-то из вассалов — в замок Фуа, например, или к сиру Бонифачо де Монферрато, или даже сюда, в Каркассон — столицу вечно вздорных, мятежных и капризных виконтов Безьерских, но все-таки родни, все-таки совершенно своих людей… Нынешний виконт — кажется, он еще жив — Рамонету кузен. Каждому понятно, что это не просто война — разве не видала эта земля воен? Войны — дело спокойное и привычное для дворянина, они почти что не опасны для жизни (то ли дело у сержантов и оруженосцев), рыцари всегда воюют друг с другом, только новая-то война — не из разряда понятных. Она — между своими и чужими, и не где-то за Пиренеями, где чужие — это чернолицые мавры; она почему-то происходит за стенами наших собственных домов.