Рыцарь бедный - [114]

За какой-нибудь десяток лет Ейтс выступил в шестидесяти соревнованиях, причем в большинстве их – с небольшим успехом. Да и как могло быть иначе! Такая нагрузка (вернее – перегрузка) была обязательной, чтобы не умереть с голоду. А когда разразился мировой экономический кризис тридцатых годов и турниры стали крайне редки, обнищавший чемпион Англии покончил с собой.

Резким падением творческой энергии Михаила Ивановича ознаменовался международный турнир в Остенде, проходивший в июне – июле 1905 года.

Этот модный курорт перехватил инициативу у оскандалившейся администрации Монте-Карло и стал ежегодно проводить шахматные турниры, справедливо рассчитывая, что информация о них в газетах будет привлекать наряду с морскими купаниями, вкусной едой и старинными винами многих любителей шахматной игры, жаждущих интересного отдыха.

В Остенде играли четырнадцать маэстро, причем, кроме Чигорина, выступали и двое его французских «соотечественников»: Яновский от Парижа и Алапин – от Марселя, где он жил уже свыше десяти лет и даже вел в местной французской газете шахматный отдел.

Михаил Иванович весь турнир провел неузнаваемо плохо и даже, когда временами обнаруживал прежнюю силу, под конец партии грубо ошибался и упускал выигрыш или ничью. Например, в партии против Берна он не заметил возможности дать мат в два хода, упустил верную победу над Шлехтером, ничью с Таррашем и т. п.

В итоге Чигорин набрал только 6½ очков из двадцати шести возможных и занял предпоследнее место.

Первый приз завоевал Геза Мароци.

Знакомый Чигорина, известный артист и драматург того времени Григорий Ге уже после смерти Чигорина поместил в журнале «Нива» свои воспоминания о нем под названием «Русский шахматный король».

В них он картинно описывает встречу с Чигориным на турнире в Остенде.

Самое трагичное в этих воспоминаниях, что перед нами Чигорин выступает в них уже совершенно больным человеком, однако никто – ни общество, ни «друзья», ни коллеги – не думает о том, чтобы как-то помочь прославленному чемпиону России, организовать его лечение и отдых, обратиться с призывом к правительству, к Петербургскому шахматному собранию, к меценатам-филантропам – встречались, хоть и редко, но и такие! Ведь тот же Ге, бывший в то время премьером Александринского театра, автором двадцати пьес, человеком, известным всему сановному Петербургу, мог бы и лично обратиться к своим высокопоставленным знакомым, к министру просвещения, к Суворину, который хорошо знал и Ге и Чигорина, наконец, мог сам выступить в печати, но не после, а до смерти знаменитого русского шахматиста.

Нет! Никто пальцем о палец не ударил, чтобы помочь больному старику, составлявшему гордость шахматного мира.

И Чигорин продолжал колесить с турнира на турнир!

Враги не успокаиваются

Месяц спустя, в августе 1905 года, Чигорин выступил в другом международном турнире – в Бармене, где было шестнадцать участников. Там он сыграл несколько лучше, чем в Остенде, и даже «зацепился» за приз, поделив седьмой и восьмой призы с тремя молодыми компаньонами, тоже набравшими по 7 очков из пятнадцати возможных: с Вольфом, Ионом и Леонардом. Первые два приза поделили Мароци и Яновский.

Конечно, подобный результат не свидетельствовал о восстановлении спортивной формы и еще больше расстроил Михаила Ивановича.

Впрочем, мрачное настроение русского чемпиона усиливали не только неизлечимые болезни, но и глубокое сожаление об одностороннем повороте шахматного искусства в сторону узкого спортивного рационализма.

Творческие антагонисты Чигорина во главе с Таррашем использовали неудачи старого и больного русского шахматиста, чтобы охаивать яркий, гармоничный, боевой, «чигоринский» стиль игры, объясняя их торжеством принципов стейницевско-таррашевской «новой» школы.

И самое трагичное было то, что большинство молодых маэстро следовали путями Тарраша. На глазах Чигорина они из художников шахматного искусства превращались в шахматных ремесленников!

Многочисленные Сальери уже не завидовали шахматному Моцарту! Сошел с международной арены девятисотых годов классический тип шахматного бойца, мечтающего быть всегда первым, желающего сокрушить соперников красотой замыслов, блеском комбинаций, изяществом маневров. Наступило время спортивного крохоборства, когда маэстро старались добиться победы без всякого риска, задушить противника осторожным маневрированием, на всякий случай «имея ничью в кармане».

Такое заболевание шахматной бледной немочью, такая измена творческим идеалам шахматиста были невыносимы для Чигорина.

И другое угнетало старого льва. В Москве, в русской провинции, среди широкой массы петербургских любителей шахматной игры, даже за рубежом имя Чигорина было окружено ореолом славы, и всюду он был желанным гостем. Для любителя игры, выигравшего красивую партию, проведшего блестящую атаку, осуществившего оригинальную комбинацию с каскадом жертв, не было высшей похвалы, чем слова: «Он играл, как Чигорин!» Это был эталон творческого максимума, подобно тому, как для талантливых певцов того времени ультракомплиментом было сравнение их с Шаляпиным или Собиновым. Но в шахматном болоте петербургских «доминиканцев», мелких шахматных ремесленников по-прежнему подымали змеиные головки зависть, злоба, недоброжелательство, омрачавшие даже последние годы жизни Михаила Ивановича.