Рыбья Кровь и княжна - [10]

— Мне нужна отдельная конная хоругвь лучших воинов-оптиматов, как называют их ромеи. Чтобы все в ней могли быть и катафрактами, и пешцами, и камнеметчиками. Проходить в день не сорок верст, а шестьдесят-восемьдесят. И против любого войска держаться до подхода других хоругвей.

— Ну так и набери себе сопляков-десятских, которые даже постоять за себя не могут, — вперед выступил коротышка Кныш с плечами вдвое шире княжеских и с лицом обезображенным тремя шрамами.

Дарник был готов к подобному обвинению.

— Проигрыш сопляков-писарей примирил со мной остальных князей лучше любых ваших побед. А то не знаете, что ваши медвежьи шапки нигде большой радости не вызывают. Поэтому пеняйте на свою воинскую доблесть, а не на меня.

Арсы довольно загудели — такое объяснение им вполне понравилось.

— Что будет с теми, кто ушел в Арс? — спросил один из вожаков.

— А что бывает с теми, кто без дозвола покидает ратное поле? Назад в дружину не приму, это точно. Только десятскими к ополченцам.

— А если мы все от тебя уйдем? — продолжал задираться Кныш.

— Куда вы уйдете? В Арс? — снисходительно усмехнулся князь. — После того как всюду на вас смотрели как на великих воинов, снова займетесь тайным ночным разбоем? Вы уже стали другими, и назад вам дороги нет.

— А Буртыма нам отдашь? — раздался голос из задних рядов.

Все притихли, ожидая реакции Рыбьей Крови.

— Сыну Буртыма пять лет. Могу его дать вам на растерзание. Согласны?

Арсы молчали. Хорошо изучив своего князя, они понимали, что сказавший «согласны», может тут же оказаться на чурбачке с петлей на шее, чтобы сама судьба распорядилась его кровожадностью.

Присутствующая в гриднице Всеслава была потрясена.

— Ты и правда мог отдать им сына Буртыма на растерзание? — в смятении спросила она позже в княжеских покоях.

— А вечевой колокол зачем? Маленький набат — и от всех моих хваленых арсов останется мокрое место.

Последовал час ее раздумий и следующий вопрос:

— И ты бы спокойно смотрел, как войсковые гриди расправляются с твоими отборными телохранителями?

Дарник уже жалел о своем мрачном остроумии. Вот так пошутишь, а потом сто слов добавляй, чтобы все объяснить. Буртым тоже, когда ему передали шутку князя, воспринял ее с чрезмерной горячностью.

— Ты сам хотел, чтобы я жену и детей в Липов перевез. А теперь их казнить задумал? — ворвался он в приемный покой, разметав у дверей двух стражников-арсов.

— Разве не знаешь, детей рубить для меня в жизни самая главная радость, — добродушно осклабился, поднимаясь ему навстречу, князь. — Быть тебе первым сотским конной хоругви. И половина гридей у тебя будут из арсов.

Впрочем, когда начали с воеводами и тиунами все считать и прикидывать, выяснилось, что на полутысячную хоругвь не хватит ни коней, ни конных припасов, ни обученных должным образом гридей.

— Хорошо, пусть будет пять полусотен, а шестая полусотня будет всегда при мне, — неохотно уступил Рыбья Кровь.

— А как насчет жалованья для самих оптиматов? — задал неприятный вопрос тиун дворский Фемел. — Оно ведь должно быть побольше, чем у простых гридей.

Фемел был ромеем и раньше обучал в Корояке купеческих детей счету и ромейскому языку. Потом появился в Липове, чтобы, как он сам говорил, научить липовского князя быть первым. Дарник, у которого и без того ощущения своего первенства всегда было в избытке, лишь расхохотался такой ромейской простоте. Тем не менее Фемел и в самом деле скоро занял место огнищанина, ведающего всем княжеским хозяйством. До полного огнищанина ему не хватало только подчинить себе конюшего, оружейного тиуна и тиуна казначейского, но ими Дарник предпочитал управлять сам. Поэтому и называли Фемела только тиуном дворским. Начальником над горшками и тряпками, как насмешничали прочие советники княжеской думы.

Жалованье для гридей было самым больным местом князя. Больше года он каждое утро вставал с одной и той же мыслью: где взять обещанные воинам дирхемы? Иногда даже казалось, что, если бы три года назад ему кто-нибудь убедительно объяснил, что в военной службе главное не умение махать мечом, а вот такое изнурительное добывание серебра, — он бы ни за что никуда не двинулся из родной Бежети.

При своем появлении в Липове Дарник опрометчиво пообещал липовчанам, что за свою безопасную жизнь они будут ему платить ровно половину того, что они платили разбойникам-арсам: по одному мешку зерна и одной овце с дыма. Тогда все его войско составляли полсотни бойников, и было как-то неловко молодым, здоровым парням требовать что-то большее себе на прокорм, тем более что с самих арсов в тот момент уже была получена приличная дань. Каждый новый поход тоже приносил внушительный прибыток, но росло и войско, тут же само пожирая любые доходы. Купцы еще только осваивали дороги и торжища нового княжества, заведенные мастерские пока обслуживали только собственные нужды, заселение пустующих земель шло бойко, но переселенцам в первый год-два даже один несчастный мешок с зерном и овцу оторвать от себя было в тягость.

— А если взять у купцов в долг? — задала наивный вопрос Всеслава.

Князь со своими советниками лишь насмешливо переглянулся.