Рыбаки - [5]

Дело было в конце февраля, и мы к тому времени рыбачили уже почти полтора месяца. В тот день Соломон вытащил крупную рыбу. Мы запрыгали от восторга, глядя, как она извивается на крючке, и принялись распевать сочиненную Соломоном рыбацкую песню. Мы всегда пели ее в особо радостные моменты вроде этого — когда видели агонию рыбы.

Это была переделка известной песенки: ее исполняла неверная супруга пастора Ишавуру, главная героиня самой популярной тогда в Акуре христианской мелодрамы «Высшая сила». Песенку свою женушка пела, возвращаясь в лоно церкви после отлучения. И хотя идея пришла в голову Соломону, почти каждый из нас предложил что-то свое. Боджа, например, придумал поменять «мы застукали тебя» на «тебя поймали рыбаки». Мы заменили свидетельство о силе Господа отвращать от лукавого нашим умением держать рыбу крепко и не давать сорваться. Результат нам так нравился, что мы порой напевали песню дома и в школе.

Bi otiwu o ki o Jo, Пляши вовсю

ki o ja, и бейся, рвись,

Ati mu o, Поймали мы тебя,

o male lo mo. ты не сбежишь.

She bi ati mu o? Ну что ты поймана?

O male le lo mo o. Ты не сбежишь, поверь.

Awa, Apeja, ti mu o. Тебя поймали мы, мы — рыбаки.

Awa, Apeja, Тебя поймали рыбаки,

ti mu o, o ma le lo mo o от нас ты не сбежишь!

В тот вечер, когда Соломон поймал здоровенную рыбину, мы пели так громко, что к нам вышел старик, священник Небесной церкви. Босой, он ступал совершенно бесшумно, точно призрак. Когда мы только пришли на реку и заприметили поблизости церковь, то моментально включили ее в список своих приключений. Через открытые окна красного дерева подглядывали за прихожанами, бесновавшимися в зале, — стены внутри были покрыты облупившейся голубой краской, — и пародировали их дерганые танцы. Один лишь Икенна счел недостойным смеяться над священнодействием.

Я ближе всех находился к тропинке, по которой пришел старик, и первым его заметил. Боджа был у противоположного берега и, бросив при виде священника удочку, устремился на сушу. Та часть реки, на которой мы рыбачили, оставалась скрыта с обеих сторон вытянутыми зарослями кустарника, и воду можно было увидеть, лишь свернув с прилегающей дороги на изрезанную колеями тропку и продравшись через подлесок. На берегу старик остановился и взглянул на две баночки, плотно сидящие в неглубоких ямках, которые мы вырыли голыми руками. Увидев содержимое банок, над которым вились мухи, он отвернулся и покачал головой.

— Это еще что? — спросил он на чуждом для меня йоруба. — Что вы разорались, как пьяная толпа? Разве не знаете, что тут рядом храм Божий? — Развернувшись всем телом в сторону тропинки, он указал на церковь. — Неужто в вас нет ни малейшего почтения к Господу, а?

Нас учили: если старший спрашивает о чем-то с намерением пристыдить тебя, то отвечать — пускай даже ты легко можешь ответить — невежливо. Поэтому Соломон просто извинился.

— Простите нас, баба, — произнес он, сложив ладони. — Мы больше не будем.

— Что вы ловите в этих водах? — не обращая на него внимания, спросил старик и указал на реку, цвет которой к тому времени сделался темно-серым. — Головастиков, сомиков? Что там? Шли бы вы по домам. — Он поморгал, по очереди глядя на каждого из нас. Игбафе не удержался и сдавленно хохотнул, за что Икенна шепнул ему: «Болван». Правда, было уже поздно.

— По-твоему, это смешно? — спросил старик, глядя прямо на Игбафе. — Мне жаль твоих родителей. Уверен, они не знают, что ты здесь бываешь, а узнав, сильно расстроятся. Разве вы не слышали, что власти запретили приходить сюда? Ох уж это молодое поколение. — Старик изумленно огляделся и произнес: — Останетесь вы или уйдете, больше так не кричите. Поняли?

Тяжело вздохнув и снова покачав головой, он развернулся и пошел прочь. Мы же разразились хохотом и ну изображать его, такого худого в просторном белом одеянии, похожего на ребенка в пальто не по размеру. Мы хохотали над его страхом перед рыбой и головастиками (на наш улов он взирал с ужасом) и над тем, как воняет у него изо рта (это мы, впрочем, придумали, поскольку стояли далеко и не могли унюхать никакого запаха).

— Этот старик — совсем как Ийя Олоде, сумасшедшая женщина. Хотя говорят, она еще хуже, — сказал Кайоде. В руке у него была жестяная банка, и в этот момент она накренилась; ему пришлось накрыть ее ладонью, чтобы рыбешки с головастиками не оказались на земле. Из носа у него текло, но он, казалось, не замечал висящей под носом белесой тягучей нити. — Она вечно танцует где-то в городе — чаще всего макосу. Пару дней назад ее прогнали с большого базара Оджа-Оба. Говорят, она там присела в самом центре и нагадила прямо у лавки мясника.

Мы рассмеялись. Боджа прямо весь трясся, а после согнулся пополам, как будто смех лишил его сил, и, бурно дыша, уперся ладонями в колени. Мы все еще смеялись, когда заметили, что Икенна — с тех пор как нашу рыбалку прервал священник, он не произнес ни слова, — вынырнул у другого берега. Он выбрался из воды там, где в нее окунала увядшие листья крапива, и стянул с себя намокшие шорты. Затем Икенна полностью скинул с себя рыбацкую одежду и стал обсыхать.