Рыбак - [85]

О чем же подумал Дэн, наблюдая, как существо, которое он называл именем покойной жены, идет к нему с намерениями, зримо опровергавшими ту личность, которую он чаял ей присвоить? Что-то происходило и с Софи, и с близнецами – какая-то очередная перемена. Их плоть чернела, растрескивалась и рассыпалась, обнажая обугленные мышцы в одних местах и обгоревшие кости в других. Вонь жарящегося мяса повисла в воздухе. Выражение дикой тоски исказило черты Дэна. Будто пытаясь отогнать то, чем стала Софи, он воздел правую руку, и мальчишка справа от него вырвал из его предплечья большой кусок мяса. Почти тут же паренек слева от Дэна присосался, словно минога, к его груди. Голова Дэна мелко задрожала, руки взметнулись в воздух, спина выгнулась жесткой дугой – его словно поразила молния. Он явно что-то хотел сказать, но Софи прильнула к его рту, навсегда похоронив те последние слова в его глотке. Когда ее челюсти сомкнулись у Дэна на лице, что-то похожее на бешеное пчелиное жужжание поднялось из глубин его груди. Он засучил по земле ногами, как будто пытаясь встать, но трио монстров зажало его в зубах крепко, вдобавок Софи придавила его руки к земле.

Этот ужас не мог продлиться больше пары секунд, но мне казалось, что я стою и смотрю на то, как рвет Дэна его семья, уже несколько часов. Нож – бесполезная полоска окровавленного металла – чуть не выпал у меня из повисшей безвольно руки. Внутренний голос кричал, что я должен что-то сделать – Дэна, пусть и раненного, еще можно было спасти, а даже если и нет – никто не заслуживает такой участи – быть пожранным заживо. Я скосил взгляд сначала на нож, потом – на Софи. Сквозь ее обожженную плоть в нескольких местах проступал позвоночник. Если бы я нанес удар ей по шее, этого, скорее всего, хватило бы, чтобы она освободила Дэна. Пальцы мои плотно стиснули рукоятку ножа.

Мальчишка, отхвативший от плеча Дэна кусок, устремил свой тяжелый взор на меня. С его зубов свисали ошметки мяса, губы и подбородок были перепачканы красным, лицо все пестрело обгоревшими струпьями. Вздрогнув, Дэн загреб правой ладонью воздух и прижал ее к груди, словно призывая меня на помощь. Мальчишка смотрел на меня, и в бездонном блеске его глаз не было ни намека на интеллект – так могла бы глядеть форель, на худой конец, щука.

Не до конца осознав, что делаю, я побежал прочь. Перескакивая через камни со всей оставшейся у меня прытью, я спасался из этого места, спасался от Дэна и жуткой плотоядной подделки его семьи, спасался от Мэри, взиравшей на меня из волн, от Рыбака, поглощенного титаническим противостоянием, от невообразимого существа, с которым он боролся, от черного океана, простершегося до горизонта. Я не пытался повторить тот путь, что привел меня сюда; вместо этого я рванул прямо к ярким деревьям, отмечавшим линию берега. Камни разлетались по сторонам из-под моих подошв. Я поскользнулся и вильнул туда-сюда, как на коньках, первый раз на льду. Нож я по-прежнему сжимал в руке, лезвием от себя. Из-за скрежета гальки я ничего не слышал, кроме собственного дыхания и шума волн. Я боялся, что кто-нибудь из этих бледных монстров – Софи, близнецы, Мэри, кто угодно, – подгадает момент и набросится на меня, и я разделю незавидную судьбу Дэна.

Но, застыв на полосе песка на берегу и чувствуя, как горят адским огнем уставшие бедра, я удостоверился беглым взглядом, что никто не гонится за мной. Там, где был Дэн, царило некое копошение – омерзительный танец в натекшей луже крови; кое-как я углядел Софи и близнецов, хоть очертания их и были расплывчаты. Лишь их глаза были хорошо видны – потому как порой они смотрели прямо на меня. И все бледные сущности у веревок – тоже. Десятки золоченых сверл буравили меня. За их спинами океан заволновался – великан-зверь пришел в движение. Земля содрогнулась у меня под ногами. Дрожь покоробила трещину, в которой терялся конец веревки Рыбака, она задрожала и расширилась, являя миру начинку золотистого цвета, разделенную в середине надвое черным эллипсом. Око размером с футбольное поле воззрилось в окружающий мир.

Если взор Рыбака пошатнул меня, подобно порыву сильного ветра, взор этого монстра обладал силой торнадо. В нем не читалось ни намека на какое-либо чувство – то, чем лучился огромный глаз, было несравнимо ниже (или несоразмерно выше?) любой отдельно взятой эмоции, непознаваемое само по себе. Была в нем пустота – огромная и темная, как сама Вселенная. Взор Апофеоза не был ни злым, ни добрым – никаким, но в этой стерильности крылась, возможно, мудрость – древняя, как само время, как этот черный океан.

Но познать эту мудрость я вовсе не желал. Спасаясь от наваждения гиганта, я побежал к лесу. Деревья будто бы сплотились, их лиственные кроны склонились к земле, самые отдаленные друг от друга ветви переплелись меж собой. Я протаранил эту преграду руками, и листья, словно дюжина острейших бритвенных лезвий, рассекли рукава моего плаща и рубашки в уйме мест, добравшись и до кожи. Ручейки боли поползли к моим плечам, но я, всосав сквозь зубы воздух, не сбавил хода. Сама реальность кругом покрылась крошечными белыми трещинами: деревья, листья, земля – все распадалось. Я будто бежал внутри очень старой картины, краска на которой высохла и начала облупливаться, и мне было страшно глядеть на себя – я боялся, что начал распадаться вслед за всем остальным.