Рыбак - [47]

Разлепив губы, мертвячка издала низкий горловой смешок. Якоб переступил с ноги на ногу. Смешок перерос в полноценный приступ смеха, разматывающийся, как нить от ткацкого станка, – почти осязаемый. В самом сердце этого смеха что-то было – некий посыл, предназначенный одному ему, посыл чрезвычайно важный, что-то насчет Лотти и его самого. Если сосредоточиться, то почти можно разобрать слова, но…

– Умолкни, – велел мертвячке Райнер.

И смех оборвался. Хелен скорчила гримасу. Якоб потряс головой – как и остальные.

– Кто твой хозяин? – спросил Райнер.

И Хелен ответила – голосом, в котором был слышен скрежет скал о скалы, от которого и у Якоба, и у остальных сжалось нутро:

– Не для тебя его имя звучит.

– Кто твой хозяин? – повторил Райнер.

– Спроси Вильгельма Вандерворта, – бросила Хелен.

Услышав это имя, Райнер еле заметно содрогнулся. Он открыл рот, помедлил, затем спросил в третий раз:

– Кто твой хозяин?

– Рыбак, – ответила Хелен.

Этот ответ Райнера устроил – он кивнул.

– Зачем он прибыл сюда?

– Чтобы порыбачить, – сказала Хелен со шкодливой улыбкой на устах.

– Почему же он рыбачит здесь?

– Здесь воды залегают глубоко.

– И что же он намерен поймать?

– Ничто.

После короткой паузы Райнер поправил себя:

– Я имел в виду – кого он намерен поймать?

– Намерен, – эхом повторила Хелен.

– Кого? – настоял Райнер.

– Тебе его имя знать не должно, – парировала Хелен.

– Кого?

– Ты не вынесешь даже его звука.

– Кого? – снова повторил Райнер. Якобу казалось, что во всех этих обменах репликами кроется некий ритуал: Хелен не отвечала на первые два вопроса, но сдавалась на третью попытку – каким-то неведомым образом Райнер обязывал ее выдать очередной секрет.

Что именно ответила Хелен, Якоб не понял – этого слова он ни разу в жизни не слышал. Что-то вроде Апеп, но она выпалила имя столь быстро, что нельзя было ничего сказать наверняка. А вот Райнеру оно явно было знакомо.

– Ерунда, – произнес он. – Не посмел бы этот твой рыбак ловить его.

– Ты спросил, я ответила. Ты предпочитаешь услышать другое имя? Тиамат, Ёрмунганд, Левиафан[11]…

– Говори правду! – вскричал Райнер. – Следуй Соглашениям!

– Я следую Соглашениям, – промолвила Хелен. – Не вини меня за правду, которую не в силах принять.

– Но у него нет и не будет такой власти!

Хелен пожала плечами.

– Это уже его заботы.

– Но последствия…

– Меня они не касаются.

– Сколь много работы ему осталось?

– Немного.

– Он соткал веревки?

– Из волос десяти тысяч мертвецов.

– Он выплавил крючья?

– Из мечей ста мертвых королей.

– Он установил границы?

– К чему ты терзаешь меня своими допросами?

– Он установил границы?!

– Беги домой – и у тебя будет время облобызать жену на прощание.

– Он установил границы?

– Он к тому близок, – произнесла Хелен.

Райнер повернулся к остальным – на его лице лежала глубокая тень – и молвил:

– Нам следует уйти. Сейчас же.

– А как быть с ней? – спросил Итало.

Даже не удостоив Хелен взглядом, Райнер сделал резкий выпад левой рукой, будто отбрасывал от себя что-то. В тот же миг образ Хелен потускнел и ее тело расплескалось по полу затхлой водой – разлетевшиеся по сторонам вонючие брызги заставили всех с криком отпрянуть. На один миг Якоб узрел, что ее тень все еще пребывала на своем месте – разве что билась в агонии. После он услышал крик, несущийся из каких-то заоблачных далей, крик столь сильный, что ноги сами повлекли его тело к выходу. Снаружи Якоб изрядно удивился тому, что кричал, как оказалось, не он сам, а Андреа. Мужчина стоял, прижав руки к бокам, выпучив глаза и округлив губы, из коих в вечернее марево исторгался пронзительный вопль. Якоб подумал было подойти к Андреа и попытаться успокоить итальянца, но слишком уж его занимало в тот момент собственное дыхание; никогда ему не приходило в голову, что может оно быть столь приятным и удовлетворительным действием. С груди будто валун скатился – Якоб пошатывался и покряхтывал, пока живительный воздух промывал его легкие. Райнер тем временем прошествовал к Андреа, приобнял его за плечи и стал говорить что-то утешительное.

Небольшая толпа собралась возле хижины – каждый вооружен кто чем. Райнер обратился к ней как к своей пастве – замер на почтительном расстоянии и провозгласил:

– Ее больше нет!

– С концами ушла, да? – уточнил высоченный швед по имени Гуннар.

– С концами.

Толпа облегченно выдохнула и расслабилась. Кивнув на свой отряд, Райнер сказал:

– Сегодня мы схлестнемся с тем, кто в ответе за все здешние невзгоды. Разумней всего сейчас собрать ваши семьи и остаться этим вечером дома. И я бы не стал на вашем месте до утра отворять кому-либо дверь – не важно, станет ли стучать в нее кто знакомый, как вам покажется.

– А с домом как быть? – спросил Гуннар, имея в виду лачугу Хелен и Георга.

– Жить в нем теперь нельзя, – ответил Райнер. – Неплохо бы ему сгореть дотла. Но с этим можно разобраться и утром. Пока же просто забудьте о нем.

Вскоре после позднего рассвета в бывшее жилище Хелен и Георга кто-то запустил красного петуха. Лагерная пожарная команда обычно реагировала быстро, но не в то утро, и когда она все же прибыла, то далеко не при полном оснащении. Все, что пожарные захватили с собой, – кувалды, дабы сбить уцелевшие остатки строп, ведра песка для тлеющих очагов огня и лопаты для заброса пожарища песком. Пока дом горел, они стояли вместе с группой зевак, что пришли поглазеть на огненное избавление. Дым, витавший над пламенем, был тяжелым, почти вязким, и кому-то даже сделалось дурно от его запаха, а один мальчик, что стоял к огню слишком близко, к исходу дня умер в страшных корчах – его кожу покрыли темные волдыри, напоминавшие поганки, проросшие прямо сквозь кожу. Он стал последней невинной жертвой нависшего над трудовым лагерем кошмара.