Рыбак - [34]

Встав на ноги, Райнер понял, что крики Георга – не просто шум. Это слова. Трудно в это поверить, но человек, бьющийся в конвульсиях на полу, с закатившимися глазами и ртом, перепачканным в крови (собственной – как оказалось, Георг укусил себя за язык), пытался что-то сказать. Райнер не смог разобрать все слова, но был твердо уверен в том, что уловил некоторые из них правильно – вот только света на то, что произошло с Георгом, они отнюдь не проливали, только больше всё запутывали. Сраженный припадком, муж Хелен говорил на целой мешанине языков: на английском, венгерском, немецком, французском, итальянском и испанском (в них Райнер даже не сомневается), а также на русском, греческом (тут степень его уверенности уже пониже) и каком-то гортанном лающем наречии, не похожем ни на один из известных (или даже неизвестных) Райнеру языков. Такая скачка от одного лингвополя к другому была поистине безумна, но весь смысл произносимого Георгом, похоже, упирался в одни и те же два-три предложения.

Когда Лотти, слушавшая рассказ отца вместе с матерью, спросила, о чем же говорил Георг, он пропустил ее вопрос мимо ушей и продолжил было рассказ, но Клара настойчиво повторила вопрос дочери, и он все же сдался:

– Там было что-то про «черные воды», большего я не разобрал.

Ответ устроил Клару, но не Лотти. Лотти твердо знала: когда отец косит взгляд куда-то вверх, он недоговаривает. Она, как и любой ребенок, хорошо подмечает мелочи. Георг явно говорил что-то еще, и по неизвестным причинам отец отказывался рассказать им об этом, и от осознания этого по спине Лотти пробегают мурашки.

У самого же виновника переполоха, как выяснилось, спросить уже ничего было нельзя – ибо примерно через пять минут после прихода Райнера, прямо посреди своего приступа, Георг выгнулся коромыслом, задрожал, и его стошнило водяной струей. Вообще, «стошнило» – мягко сказано: из него будто забил солоноватый гейзер, заливший ему лицо, оросивший одежду, пол, тех, кто стоял ближе всего к нему, отпрянувших с проклятиями. Впору было усомниться, может ли в человеческом теле вообще быть столько воды. Райнеру казалось, что под конец фонтанчики забили из носа, ушей, даже из глаз несчастного супруга Хелен.

А потом произошло кое-что, о чем Райнер категорически отказался рассказывать, несмотря на все увещевания и угрозы со стороны жены и дочки. Лотти пришлось дождаться конца дня – тогда-то она и услышала историю от одной из девушек в пекарне, чей старший брат был среди других мужчин, прибежавших к дому Георга. По его словам, мужчину рвало не только водой, но еще и головастиками. Вот только то были не просто головастики – таких никто не видел ни разу за жизнь: просто черные полоски скользкой плоти длиной в пару дюймов, плавно переходящие в маленький глаз с голубым зрачком. Из-за этих тварей казалось, будто Георг проглотил ведро глазных яблок. На полу головастики расползались в разные стороны, словно стараясь получше разглядеть собравшихся вокруг страждущего перепуганных мужчин. Когда одно из миниатюрных чудовищ коснулось чьей-то голой ноги, всеобщее оцепенение спало – под звуки криков на ползучих тварей обрушились сапоги, туфли, голые пятки. Брызги грязной воды летели в разные стороны, и даже после того, как все головастики были раздавлены, после того, как все их маленькие тельца были размешаны в кашу, мужчины продолжали бить ногами по полу, будто желая уничтожить саму память о том, что видели. К тому времени как они взяли себя в руки и остановились, перевели дыхание и осмелились-таки взглянуть на Георга, тот был мертв.

Звучит как-то слишком уж фантастично, не находите? Конечно, сама история о мертвой женщине, расхаживающей по рабочему поселку, и без всех этих головастиков звучит достаточно небывало. Говард из забегаловки Германа склонен был думать, что Георг напился воды из местного пруда, наглотавшись при этом головастиков – самых простых и безобидных. Когда его стошнило водой с кучей маленьких извивающихся телец в ней – зрелище само по себе тревожное, – у всех просто разыгралось воображение.

Вот только остается одна загвоздка, что не дает судить обо всем столь однозначно. В ту же ночь, когда Клара поведала Райнеру о том, что узнала личность «мужчины из большого дома», когда Райнер сидел в раздумьях за кухонным столом и переваривал информацию, Лотти сама вышла к нему и прямо спросила, правдива ли услышанная ею история. Такая уж она была. Так или иначе, Райнер при ее словах вскочил со стула будто ужаленный. Сначала он выглядел удивленным – будто не мог поверить, что его дочь купилась на подобную небылицу. Затем удивление сменилось гневом – таким сильным, какого Лотти еще не видывала. Его правая рука взметнулась – и Лотти, хоть и не ведала, за правду ее собираются наказать или за ложь, зажмурилась в ожидании пощечины… но тут Клара, что до поры стояла в стороне, выступила вперед и встала между ними. Лица матери Лотти не видела, но, взглянув Кларе в глаза, Райнер вмиг смягчился. Его рука упала, голова поникла, и тогда Лотти поняла, что весь его гнев был рожден одним лишь животным ужасом. Ей вспомнилась та ночь после ухода Итало. Наверное, именно в такие секунды по-настоящему взрослеют – когда осознают, что твои родители точно такие же, как ты сам, просто постаревшие версии тебя и твоих знакомых. Из главы семьи Райнер вдруг превратился в человека, подавленного слишком сильным страхом. Его страх, открывшийся Лотти, был далеко не нов, уже долгое время он – неотъемлемая часть Райнера, и даже если не был таковым, то стал; страх проник в него, как проникает армия термитов в фундамент дома, и оставил невредимым лишь внешние проявления – фасад. Из матери Клара стала женщиной, отмеченной усталостью от содержания не только семьи, которую они с Райнером создали, но и самого Райнера. Она прекрасно знала о его страхе, и, даже если ей было не под силу изгнать его из мужа, она, по крайней мере, делала все возможное, дабы поддержать его, оказать помощь там, где возможно. Всплеск сочувствия и жалости, усугубленный любовью, охватил Лотти. Ей захотелось обнять родителей, утешить их. Однако она этого не сделала, потому как столь же сильно возжелала защитить их от своего откровения.