Рыба-одеяло - [38]
Пришвартовались мы к стенке, против Горного института. Помню это место позже, летом 1942 года, когда я приехал с Ладоги. Город точно вымер. Бурьян кругом. В настороженной тишине шелестели крыльями ласточки, гнезда которых были под крышами раненых домов. Они пролетали прямо над головами, чуть не садясь на плечи: чувствовали, что бояться нечего. Только эти птахи и не покинули родного города.
Я сошел с корабля и начал выворачивать карманы, чтобы вытряхнуть оттуда хлебные крошки. Береговой матрос сразу перехватил мою руку. Я удивленно высыпал ему на ладонь содержимое карманов. Он выбрал крупинки махорки, а хлеб отправил в рот. Тут я и узнал, что в Ленинграде голод.
До нового назначения меня и нескольких офицеров зачислили во Флотский экипаж, что на Мойке.
Разместились мы в здании средней школы, на другой стороне от Экипажа, через канал. Печечка маленькая стоит, и ту топили бумагой и тряпками. Какое уж тут тепло?! А зима необычайно суровая стояла.
– Где же расположились катерники с Ханко? – спросил я.
– На Римского-Корсакова.
Пошел туда. Помню низкий сводчатый потолок и огромное помещение, разделенное тонкой перегородкой. Остановился на пороге. Вглядываюсь – кто тут из знакомых ребят? Один читает книгу, другой чистит автомат, третий чинит электрический чайник.
– Здравствуйте, – говорю.
Все повернулись и молча стали рассматривать меня: кто такой явился? А боцман, тот самый, с которым мы поднимали на Ханко затонувшую плавбазу для катеров, подошел, пригляделся, затем как-то странно вскрикнул и отступил назад. Глаза его широко раскрылись.
– Неужели не узнаешь, боцман? – удивился я.
Он подошел вплотную, будто слепой, провел по рукам и по щеке, потом почти шепотом произнес:
– Значит, это ты... Жив?
– Как видишь!
Боцман вдруг повеселел, хлопнул с размаху меня по плечу:
– Ну, долго жить, раз воскрес из мертвых!
Я догадался, что до них тоже донеслось известие о гибели тральщика, на котором шел с Ханко.
Боцман повернулся к команде:
– Гангутцы, живо принимай гостя!
Ребята повскакали с мест, стали обнимать меня, как родного, а ведь на Ханко с некоторыми даже и близко не были знакомы. Подвели меня к деревянному некрашеному столу, посадили на неуклюжий стул. Из-за перегородки сразу появился улыбающийся кок. Колпак его был лихо сбит на ухо: знай наших, из БТК! Он что-то сказал ребятам, и каждый стал поднимать кверху палец. И вслед за этим, как в сказке, передо мной появился толстый ломоть хлеба, густо намазанный салом, а в граненом стакане разведенный спирт. Не успел я откусить хлеб, а кок уже подносил миску с дымящимся борщом. Потом я узнал, что ребята, поднимая палец, выделяли для меня каждый ложку супу из своего, не ахти какого богатого тогда, флотского пайка.
Окончательно убедился я в тот день, что морское ханковское братство будет жить вечно!
Артиллеристы капитана Гранина обороняли осажденный город все тяжелые годы, вплоть до снятия блокады. А когда началась война с Японией, Гранин командовал на Дальнем Востоке.
Наступило мирное время, и гранинцы вновь встретились со своим капитаном. Но никак не могли привыкнуть к нему. Не потому ли, что он имел уже чин генерал-майора? Нет. Просто не стало у Гранина его широкой черной бороды
Ладожская нить
Я стою на водолазном боте и жадно пью скупое ладожское солнце. Вдали, влево от меня, в голубоватой дымке еле виднеется крошечный карандашик Осиновецкого маяка, а вправо проступают зубчатые очертания грозных бастионов старинной Петрокрепости...
По штилевой глади озера я мысленно провожу невидимую черту. По ней когда-то, с одного берега на другой, пролегала здесь трасса подводного нефтепровода, который снабжал блокадный Ленинград горючим. Оно тогда для осажденного города было не менее важно, чем хлеб.
Это смелое техническое задание требовалось выполнить быстро и скрытно, чтобы не обнаружили гитлеровцы.
Протяженность нефтепровода, или нитки, как его называли, колоссальная – через всё Ладожское озеро до самого села Лиднево, на другом берегу. Вели ее от рыбачьего поселка Коккорево, где в полуразрушенных от бомбежек избах разместился отряд подводно-гидротехнических работ ЭПРОНа. Я с двумя водолазами остановился у одинокой старухи, в уцелевшем доме на самой окраине.
Предполагалось проложить нитку с твердой поверхности, со льда, что во много раз облегчало и ускоряло работу. Разработка чертежей, переправа размеченных труб, укладка их в лесу, недалеко от берега; пока прибыли сварщики и саперы – все это заняло немало времени, и только седьмого мая 1942 года наши водолазы приступили к работе.
Неожиданно с утра показалось солнце и начало припекать. Руководство забеспокоилось. Начальник группы, инженер Горохов, энтузиаст зимней прокладки, сказал:
– Местные жители уверяют, что лед толстый, зима была на редкость суровая, продержится еще недели две.
– А если лед уйдет?
– Попыток не убыток.
И пошел намечать ось – путь, где пройдет нитка по дну.
Горохов – очень подвижный человек, прямо ртуть. «Ему бы на марафон, – шутили водолазы, – обгонит братьев Знаменских». Он идет быстро, только вешки нам ставит. А я, Володя Курс и Миша Коркин вслед за ним. Через каждые сто метров во льду лунки пробиваем и опускаем лот. Глубину я в тетрадочку записываю. А солнышко уже так печет, хоть шинели снимай.
