Рыба - любовь - [5]

— Я съезжаю.

Софи встрепенулась.

— Нет, послушай, я же… Да, сказала… Но не имела в виду…

— Имела.

Моя решимость удивила меня самого. А вот сестра смотрела на меня недоверчиво. А я? Я как будто уже ушел из их жизни, стал в ней лишним, неуместным. Ненужной мебелью.

— Я нашел работу.

Лицо Софи прояснилось.

— Не может быть!

— Но скажи Жан-Клоду, что пока он не найдет мне замену, я по-прежнему буду…

— Спасибо, но ты же знаешь…

Знаю. Я незаменим, и заменять меня не будут, потому что делать мне там совершенно нечего. Я только открываю дверь клиентам, стерилизую инструменты и раскладываю журналы. Клиенты будут открывать дверь сами, инструменты стерилизовать медсестра, журналы пусть валяются в беспорядке.

— А-а-а… что за работа?

Я неопределенно повел головой в сторону паланкина. Софи с недоумением проследила за мной глазами, вертя пуговицу на жакете.

— В общем… Я хочу сказать, что не стоит…. Не стоит спешить с переездом. Можешь жить, пока…

Она взяла сумочку, поджала губы, замерла.

— Обиделся на меня?

Наши глаза встретились, и сестра показалась мне вдруг чужой, я чуть было не ответил: «есть за что». Но помотал головой. Она подошла ко мне, тронула за плечо. Потом опомнилась и улыбнулась, словно надеясь улыбкой стереть свои слова.

— Значит, порядок? Ну, я пошла.

— Иди, конечно.

— Дай пройти.

Я скользнул мимо шкафа и поставил одну ногу на поддон душа. Сестра вышла и закрыла за собой дверь. Колокол на соседней церкви пробил семь. Синели сумерки, капал дождь. Я сам не понял, что со мной случилось. Жизнь забила ключом. Мне показалось, я сделал то, к чему давным-давно был готов.

Потянул дверцу паланкина и осторожно проскользнул внутрь. Уселся. Дерево заскрипело под моей тяжестью. Старая кожа пахла плесенью и, как ни странно, яблоками. Я погладил бархатное сиденье, откинулся на спинку и закрыл глаза.

2

Проснулся я через полчаса, весь разбитый, с тяжелой головой. Смотрю, а у дверцы паланкина стоит зять, он сразу стал спрашивать: хорошо ли я подумал, уверен ли в себе, не решил ли чего лишнего сгоряча? Лицо у него было расстроенное. Забавно: я всегда был рядом, но он со мной вообще не разговаривал и, похоже, обратил на меня внимание только теперь, когда я собрался исчезнуть из их жизни. Зять пожал мне руку, бормоча со вздохом: как, мол, все нелепо вышло, но что уж тут поделаешь, и я понял: он подвел черту, назад мне ходу нет.

За ужином я вручил Софи ключи. Она вцепилась в меня, целуя на прощанье, переживала, что кидает в пучину жизни. Отчалил я с большим достоинством. Но ключи-то у меня остались, я давно сделал себе дубликат.

Грузовичок компании «Алло-Фрэ» доставил меня на авеню Кеннеди, и я выгрузил паланкин, велосипед и чемоданы. По телефону Шукрун не потребовал от меня никаких объяснений, а сразу пригласил к себе. Друзей у меня нет, у него тоже, так мы и нашли друг друга. Мы с ним познакомились еще в Шамбери, в последнем классе лицея, я помогал ему кадрить девочек. Нахальства у него хватило бы на троих, а изобретательности ни на грош. У меня наоборот. В благодарность за идейки, которые я ему подбрасывал, он делал мне домашние задания. В результате я добился успехов в учебе, а он — у девочек.

После лицея мы потеряли друг друга из виду, и как-то летним вечером я случайно встретил его в Париже. Он руководил любительской труппой и разыгрывал с ней заумные пьесы под открытым небом. На площадке возле Нотр-Дам на них наехали глотатели огня — ребята Шукруна, видите ли, им мешали. Шукрун понадеялся, что договорится с ними, но обжегся. Я тогда только-только распростился с карьерой музыканта, так что, можно сказать, оба мы оказались на пепелище.

Теперешнее его местожительство именовалось «Лисистратой»[1] — так обозвали роскошную резиденцию, которую начали возводить возле Дома Радио, но так и бросили, не завершив строительство. Шукрун уже несколько месяцев как переключился на торговлю недвижимостью и теперь демонстрировал потенциальным покупателям образец будущей квартиры — отдельно стоящий бунгало, обнесенный оградой. Для наглядности Шукрун сам в ней поселился: разложил по стенным шкафам вещи, застелил кровати, набил продуктами холодильник. Но клиентов так и не дождался. Стоимость квадратного метра, налоги и грязь на стройке отпугивали покупателей. В итоге застройщики разорились, а Шукрун так и остался жить, где жил.

Дверь демоквартиры портили кнопки и обрывки скотча. Подружки Шукруна отбывали, сдирая с двери записки со своими именами и фамилиями. Сейчас он, похоже, жил один. Я постучал дважды. Он открыл мне — в подтяжках, за щекой зубная щетка, следы пасты в уголках рта. Черные вьющиеся волосы стоят торчком, пупок торчит из-под дырявой фуфайки. Таращится на меня во все глаза.

— Тока не овори, што ты куа-то вляпаша.

— Не говорю.

— Miracolo![2] — восклицает он, воздевая руки, и тут же вытирает рукавом потеки пасты на шее.

Впустил меня, быстро выглянул наружу, посмотрел направо-налево, стал что-то объяснять мне жестами, но я его не понял. Запрокинув голову, он убежал в ванную, прополоскал рот, вернулся очень довольный и спросил, что со мной приключилось. Я принялся объяснять, перенося чемоданы в гостиную, где японские обои сочетались с ковром из козьей шерсти, хромированная мебель — с креслами в стиле Людовика XV и канделябрами, а под потолком мелодично звенела «музыка ветра». На полу разлеглись какие-то парни. Посмотрели на меня мутным взором и снова сделали по затяжке, уставившись в потолок. Я перешагнул через тарелку с цыпленком.