Рядом с Алей - [51]

Аля еще была жива. Увидя нас, она сказала, обращаясь к сестре:

– Скорее, а то будет поздно!

После того как сделали укол, Аля отослала меня домой, я всю ночь не спала и еле держалась на ногах.

Доехать до дому мне не удалось. Павел Иванович Бондаренко, наш друг, скульптор, тарусский сосед, догнал меня на машине, и я сразу поняла, что все кончено.

Аля лежала на постели вытянувшись, лицо было спокойное, хорошее. Нянька связала ноги и обвязала голову. Я попросила всех уйти и оставить меня одну с ней. Она уже похолодела. Я обнимала ее, говорила, что сделала все, что только было в моих силах, и что я не виновата.

Случилось это в девять часов утра двадцать шестого июля 1975 года. В тот же день около четырех-пяти часов вечера Би-би-си в последних новостях передало: «Сегодня в 9 часов утра в провинциальном городе от невежества врачей скончалась дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон».

Во время похорон ко мне подошел Павел Иванович Бондаренко. Он тихо сказал мне о своем желании сделать памятник Але и что у него в московской мастерской есть подходящий камень. Он хотел этим отдать дань любви и восхищения ею. Памятник он предложил сделать бесплатно; оплатить нужно будет только стоимость самого камня, его обработки и шлифовки.

Я с благодарностью приняла его предложение.

Для меня начались тяжелые дни, полные отчаяния и горя… Я не могла оставаться одна; Татьяна Леонидовна Бондаренко меня приглашала почти ежедневно, поила чаем, много рассказывала о своей молодости и детстве сына. Часто приглашали и Щербаковы, которые живо интересовались всем, что касалось моих хлопот о памятнике. Очень внимательно относилась ко мне Ксана, жена Юры Елисеева, другого соседа, у которого была машина и который меня всегда привозил на дачу и отвозил в Москву. Ксана – врач, следила за моим здоровьем, давала лекарства и всегда привозила какую-нибудь еду.

На беду, в это время у меня на левой ноге, где был тромб, открылась трофическая язва. Нога болела, была тяжелой и затрудняла ходьбу. А идти пришлось сразу на противоположный конец города – в стройконтору. Алина могила была первой и пока единственной на боковом крутом склоне, начинавшемся прямо у кладбища и спускавшемся вниз к дороге и берегу Таруски. На этом склоне паслись коровы и козы. Оставлять могилу без ограды было рискованно. Первым делом я заказала в конторе штакетник для ограды.

По ночам я просыпалась от Алиного кашля, вскакивала, бежала к ее пустой постели. Не могла без слез касаться ее вещей, все пахло ее знакомым табаком. Решила, пока я не была нужна для установки памятника, поехать в Москву, показаться врачу и получить обещанную путевку на юг. Складное кресло, диван, полку и некоторые Алины мелочи я отдала соседям Елисеевым.

Дом наш уже почти был продан. Я договорилась только, что выеду из него не раньше, чем будет сооружен памятник на могиле Али, то есть через год или два.

Мы с Юрой перевезли остатки Алиного архива в Москву. Дом в Тарусе остался почти пустой.

Врач в Кисловодске по электрокардиограмме определила, что я перенесла микроинфаркт на ногах…

Вернувшись в Москву, я занялась сдачей остатков Алиного архива в ЦГАЛИ. Директор, Наталия Борисовна Волкова, чрезвычайно внимательно отнеслась к этой работе. Крепко завязанный и запечатанный пакет с письмами С. Д. Гуревича мне пришлось вскрыть, так как иначе их не приняли бы на хранение.

Письма эти через несколько лет у меня попросила М. И. Белкина для своей книги – мне, сдавшей их на хранение, было легче получить их для работы, чем кому-либо другому. В ЦГАЛИ я сидела несколько дней. Зрение сильно ослабело, и я с трудом, пользуясь увеличительными стеклами, выбирала письма С. Д. Гуревича, касавшиеся жизни Марины, ее сына; слова любви и преданности, адресованные Але, я не переписывала… Письма неизменно кончались бодрыми словами и подписью: «Твой муж Муля». Эти письма вошли в текст последней книги М. И. Белкиной1.

П. И. Бондаренко пригласил меня к себе, чтобы показать сделанный им проект памятника. Мне он понравился, и я уехала в Тарусу, чтобы начать подготовительные работы.

Погода тем летом была прескверная. Место на новом участке кладбища, где находилась Алина могила, было залито водой.

По моим колышкам и отметкам рабочие вырыли идеальный колодец двухметровой глубины, чью вертикальность я проверяла отвесом. В центре колодца надо было сделать 45-сантиметровую чашу в квадрате из цемента определенной марки, в которую должна была точно войти черная мраморная ножка памятника. Смесь из цемента, битого камня, речной гальки и песка приготовили на дворе стройконторы и привезли к кладбищу на самосвале.

Двое рабочих были уже на месте, к тому же, на счастье, подошел бригадир. Я хорошо знала весь склон с укрытыми густой травой ямами и сказала шоферу, чтобы он ехал только по краю склона, сразу за мной. Шофер что-то грубо крикнул мне и, резко повернув машину, взял напрямик к могиле. Машина, проехав несколько метров и благополучно выскочив из какой-то впадины, еще на полпути попала во вторую, более глубокую. Цемент, ровно заполнявший кузов, сполз к задним стенкам, передние колеса слегка приподнялись над землей. Машина скользнула задом по впадине и тихо поползла вниз. Через каких-нибудь десять минут она должна была докатиться до обрыва, перевернуться и упасть на дорогу, заливая жидким цементом шофера…