Рядом с Алей - [27]

Пальма твердо поняла, что главным источником зла на свете были кирзовые сапоги. В дальнейшем, встречая на улице людей в кирзовых сапогах, она неуклонно на них бросалась. Ее били, отгоняли, но ненависть не утихала.

Что животные сами себе залечивают раны, я слыхала давно. Но увидеть это воочию мне пришлось так. В одну из своих лесных прогулок с Алей Пальма, как обычно, копалась в земле. В кустах лежала разбирая бутылка, и Пальма до кости разрезала себе лапу. Идти она не могла. Аля носовым платком перетянула лапу, чтобы не текла кровь, и принесла Пальму домой на руках. Мы обмыли лапу и хорошо забинтовали, но через некоторое время обнаружили, что Пальма, сидя в углу, яростно срывает бинт. Мы старались ее успокоить, гладили и вновь перевязывали рану, хотя она и огрызалась. Было поздно, мы легли спать. Утром мы нашли Пальму опять без бинта, клочья которого лежали рядом. Когда мы к ней подошли и хотели дотронуться до поврежденной лапы, она огрызнулась.

– Знаешь, – сказала Аля, – похоже, она огрызается, потому что лучше нас знает, как справиться с раной. Давай оставим ее в покое.

Последующие два дня мы ее не видели, а на третий нашли у двери. Пальма радостно подпрыгивала, забыв про рану. Она оказалась опытнее нас.

Пальма пользовалась необычайным успехом у кобелей. Сучек в Туруханске почти не было, их уничтожали, кобели были полезные – ездовые, сильные, жившие на улице. Среди Пальмовых ухажеров помню двух. Первый был блондин, немного хромая овчарка, с подпалиной на темени. Он почему-то напоминал нам военного, и Аля прозвала его Штабс-капитаном. Второй был широкоплечий и довольно безобразный ездовой пес с отмороженным ухом.

Зима в тот год выдалась морозная и очень снежная. Наша халупка, стоящая рядом с обрывом, покрылась толстым слоем снега. Снег шел целый день, утрамбовался и к вечеру стал жесткой снежной поверхностью, так что наш домик превратился в часть склона с крохотным окошком. К вечеру нас найти было невозможно. Светился маленький огонек посреди громадного сугроба. Кто-то из знакомых решил проверить, как мы себя чувствуем, но войти не смог. Он шел на огонек, но до окна не достал (было высоко), а двери не нашел. Так и повернул обратно.

Утром мы проснулись в совершенной темноте, открыть дверь оказалось невозможно. Мы были в снежно-ледяном плену, и приходилось только ждать помощи извне. Мы надеялись, что в конторе, где я работала, или в клубе, где работала Аля, нас хватятся. Старожилы знали, что такие снежные заносы уплотняются, становятся ледяными и раскапывать их надо кайлом и лопатой.

Пальма вдруг затявкала. Раздался тихий скрежет, не похожий на звук лопаты или кайла.

– Ну вот, кто-то из мужчин пришел нас вызволять. Аля, прислушавшись и посмотрев на собаку, тихо сказала:

– Боюсь, что не нас откапывать пришли, а Пальму.

Штабс-капитан работал яростно. И когда пришли мужчины с лопатами, он уже раскопал полдвери. Нас отрыли к вечеру. Штабс-капитану мы сварили миску каши, заправленной рыбой, вынесли наружу и поставили у входа.

Однажды во время Алиного отсутствия я ездила сажать картошку.

Утром я заперла дом, оставила Пальме во дворе миски с молоком и кашей и тихонько ушла задами.

Вернулась я на следующий день. Пальма не знала, когда я вернусь и вернусь ли. Встретила она меня уже у самых дверей дома, страшно радостная и вся в земле. Когда я подошла к двери, Пальма неожиданно куда-то исчезла. Я нагнулась и все поняла. Под входной дверью был прорыт небольшой ход. Очевидно, Пальма, лишившись сначала Али, а затем, неожиданно, меня, решила прорыть ход в дом и там жить до нашего возвращения, карауля все, что считала самым дорогим. Тут была и миска с недоеденной кашей. Она прикрыла ее старыми рукавицами. Вот тут-то я и поняла, до какой степени она была верна и преданна.

МИРОЕДИХА

Обычно на уборочные работы не хватало рук, по городу и поселку шла мобилизация для помощи колхозу. Ближайший был на станке Мироедиха. Туда-то и была направлена партия поселенцев, в том числе и я с Алей. Люди до снега выкапывали овощи, сортировали и грузили их. Была в Мироедихе большая старая добротная изба – заезжая. Хозяйка избы, баба Леля (Елена Ефимовна), как-то обратилась к Але с просьбой написать заявление на имя Сталина.

В самый канун революции Сталин был в ссылке на станке Курейка и при поездках пользовался заезжей избой в Мироедихе. Был случай, что баба Леля пустила его ночевать, а поскольку у него ничего не было с собой, дала ему укрыться новым красным ватным одеялом. Вот это-то одеяло Сталин и увез с собой. Теперь, когда Елена Ефимовна оказалась в очень преклонных годах, да еще без пенсии, мысль об этом красном одеяле не давала ей покоя, и она решила напомнить Сталину о себе и о своей услуге.

– Одеялу-то тую я по знакомству купила, – говорила баба Леля. – Сама еще им не одевалась, обратно сатиновое оно было, а он, паралик его возьми, увез и слова мне не сказал.

Тут шли очень нелестные слова в адрес бывшего постояльца.

Заявление писали вместе. Баба Леля диктовала, а Аля записывала: «Во первых строках мово письма пишет тебе Алена Ефимовна из Мироедихи. Совсем я старая стала, работать не могу и помочи ни от куда нету. Помнишь ты, милай, приезжал к нам перед леволюцией, остановился в заезжей, а укрыться нечем, и дала я тебе в тую пору новую сатиновую одеялу, а ты тую одеялу, кормилец, с собой увез. Живу я сейчас в колхозе, а в колхозе, сам знаешь, какая жизнь и совсем я голодная, а пензии однако никакой нету. Пособи, кормилец, век за тебя Богу буду молить. Остаюсь известная тебе баба Леля из заезжей Мироедихи».