Рузвельт, Кеннеди, советская агентура - [42]

Неожиданно наше спокойное плавание кончилось. После обеда я обратил внимание на необычайно торопливую работу моряков на палубе. Они в который раз тщательно проверяли крепление труб, лебедок, шлюпок. Я спросил боцмана Петра Тимофеевича, чем вызван аврал?

– Разве тебе не сказали? Приближается сильный шторм, он ожидается в нашем районе часа в двадцать два – двадцать три. Иди в каюту и закрепляй свои вещи, – ответил боцман.

Перед ужином жена и я с дочкой на руках вышли на палубу. Темнело. Океан по-прежнему оставался спокойным. Небо покрыли темно-серые тучи. Лишь далеко на западе светила оранжевым мутным светом нижняя половина диска солнца, верхнюю затянули облака. Создавалось впечатление, будто в небе висела большая матовая полусферическая люстра, от которой на гладь океана падали лучи желтого цвета. Было сумрачно. Стояла зловещая тишина.

Во время ужина все говорили мало и негромко. Неожиданно в иллюминатор влетел порыв ветра и обдал всех мелкими брызгами. Кто-то сказал:

– Начинается.

И действительно, началась схватка «Старого большевика» со свирепой стихией. Временами судно, используя мощь своих машин, натруженно карабкалось вверх на набегавшую волну. В эти секунды корпус его дрожал от перегрузки. Что-то потрескивало, передвигалось по палубе, в каютах. Порой казалось, что судно не выдержит и развалится на части. Потом, забравшись на вершину «девятого вала», судно на мгновение как бы останавливалось, облегченно вздыхая, а затем, сорвавшись с гребня, падало в морскую пучину.

Самочувствие было скверное. Мучила морская болезнь. В течение ночи, держась за поручни, мы несколько раз выходили, чтобы привести себя в порядок и умыться. И только малышка Наталья спала беспробудно. Качка измотала нас основательно. Около шести утра забрезжил свет, и мы в иллюминатор могли увидеть, что творится в океане.

Пришла официантка, пригласила на завтрак, сказав, что в бурю обязательно надо есть. Шторм продолжался, он стал как-то меньше на нас действовать: то ли затихал, то ли мы к нему привыкли.

Обед прошел в нормальной обстановке. Первое подавали в алюминиевых кружках. У моряков было спокойное, деловое настроение. Я зашел к капитану, и Иван Иванович рассказал:

– Ночь была кошмарная. Боялся, что газовые трубы разорвут тросы, которыми их закрепили, и снесут все надпалубные постройки, в том числе штурвальную рубку, а уж тогда – пиши пропало. Но, кажется, пронесло, – и капитан плюнул через левое плечо.

Дальнейшее плавание проходило без каких-либо приключений, однако путь судна был очень долгим. Оказалось, что из-за большого числа плавучих мин в Северном море корабль шел мимо западного побережья Ирландии, к югу от Англии, через Ла-Манш, вдоль северного побережья Франции, через Кильский канал.

При входе в Кильский канал мы с удивлением наблюдали, как на «Старый большевик» поднялись два немецких пожилых лоцмана. Мы все еще видели в немцах врагов. Лоцманы отдали честь первому помощнику и направились с ним к капитану. Через некоторое время они прошли к штурвальной рубке, и наше судно двинулось вперед на Ленинград.

Завидев советский флаг на нашем корабле, некоторые молодые немцы на берегу – парни и девушки – подбегали к краю воды, выкрикивали ругательства и грозили нам кулаками. Один из лоцманов что-то говорил и, видимо, урезонивал. После того, как лоцманы, выполнив свои обязанности, собрались покинуть корабль, капитан угостил их обедом с вином и дал им по блоку американских сигарет.

В первых числах октября 1946 года на девятнадцатый день плавания «Старый большевик» прибыл в Ленинградский порт. Мы молча стояли на палубе и смотрели на родную землю. Дул холодный, пронизывающий ветер. Я с палубы видел портовых рабочих, которые подгоняли подъемные краны и опускали трап. На судно поднялись пограничники. На рабочих были надеты телогрейки и стеганые ватные брюки, сапоги, шапки-ушанки – атрибуты военного времени. Я сразу подумал: «Вот эти герои, которые, рискуя жизнью, преодолевая неимоверные трудности, разбили врага, защитили Ленинград, Родину, честь и достоинство советских людей, в том числе и меня».

Меня охватило сложное чувство: с одной стороны, беспредельная благодарность к этим людям, а с другой – чувство вины: ведь я не был на полях сражений. Это чувство не покидало меня долгие годы. Не знаю, от холодного ветра или от чего другого на мои глаза навернулись слезы.

В Москву поезд прибыл в десять утра. Встреча была очень волнующей. Я не видел своих родных почти шесть долгих, трудных, а временами и страшных лет. За это время умер отец, брат Геннадий потерял на войне ногу, сестра Аня тяжело заболела – туберкулез. На платформе меня встречали мать, брат Борис и сестры Тася и Аня. Все худые, с ввалившимися глазами, в сильно поношенной одежде. Встречали нас также мать и брат жены, которых я увидел впервые, а также товарищ из нашей службы.

После недолгого разговора на вокзале нас отвезли на служебной полуторке на Малую Лубянку, где мы стали ждать номера в гостинице. Почти весь день просидели мы в кабине грузовика. Все гостиницы оказались забиты, достать номер не представлялось возможным. Часам к восьми вечера нам дали ключи от чужой бронированной комнаты (хозяева – сотрудники нашего управления – были в длительной командировке) в доме у Калужской заставы, и мы направились туда. Комната оказалась теплой и довольно большой. В трехкомнатной коммунальной квартире со всеми удобствами кроме нас жили еще две семьи.