Русуданиани - [56]

Как увидел я царевича в такой беде, сказал себе: «Вот что сотворил с ним твой язык! Зачем мне жить после этого дня? Если найду я другого повелителя, то как в глаза ему стану глядеть, недостоин я по земле ходить». Достал я меч, рукоятью уперся царевичу в грудь, а на острие хотел налечь сам, чтобы убить себя. Но тут я подумал: «Что пользы в том, если я убью себя, загублю свою душу, разве в этом состоит верная служба и как я отвечу за то, что он ушел из дома? Может, не умер Джимшед, а просто ослабел от потери крови. Может, бог пожелает и возвращу я его к жизни, и пусть он сам спросит с меня за мой грех; если же он умрет, то я всегда успею последовать за ним и искупить свою вину».

Отец дал мне в дорогу целебное снадобье для ран. Принес я воды, промыл раны, оторвал подол своей одежды, смазал тем снадобьем раны и перевязал их, а сверху своим поясом туго обвязал, дал ему понюхать благовоний, старался я и так и этак. До тех пор трудился, пока не пришел он в себя. Раскрыл глаза и пролил слезы: «О горе мне, как глупо я умираю». Заплакал и я и стал бить себя по голове. Сознание еще не настолько вернулось к нему, чтоб он заметил мое присутствие. Прошло немного времени, и он сказал: «Хоть бы кто-нибудь дал мне напиться!» Я быстро сбегал за водой; утолив жажду, он сказал: «Кто ты, брат, что помог мне в такое трудное время?» Я не отвечал. «Узнает он меня или нет?» — думаю. Царевич сел и огляделся. Увидел он меня, узнал, засмеялся: «Слава богу, хоть умираю я не в одиночестве!» Джимшед хотел подняться на ноги, но не смог. Как увидел я, что он меня узнал, а я тоже был весь в крови, запыленный и истомленный, пал перед ним на землю и протянул ему меч: «Виновен я, и ничто, кроме смерти, не поможет мне!» Заплакал он и молвил:

«Встань, брат! Пусть бог не убивает тебя до тех пор, пока я не убью! Не твоя это вина и не моя. Это был знак моей гибели, и теперь он у меня перед глазами, ведет за собой. То яйцо — мой предводитель, я следую за ним».

Не было у меня сил подняться на ноги, и лежал я на земле. И еще сказал он мне: «Я не могу встать и поднять тебя с земли; отчего ты не встаешь? Господь свидетель, я не виню тебя и рад встрече с тобой. Как увидел тебя, так словно я и не пропадал. Жаль мне слепого визиря, у которого нет никого, кроме тебя». Поднялся я на ноги, снова поклонился ему до земли и сказал так: «Если бог простит мне грех перед царем Томераном, над которым небо от семи громов раскололось, свод небесный вспять повернулся, солнце Хатая в пропасть сгинуло, и не ждут они боле его восхода, то не стоит вспоминать о слепоте и разлуке с сыном, постигшей моего отца. Он вздохнуть мне не дал, вслед за тобой выгнал и велел молить тебя об одном: «Не втягивайся в дело нечистое, сатанинское». Я, конечно, не имею права указывать тебе, но, раз уже ты не спросил ответа за мой грех и не убил, я осмелюсь просить тебя вернуться вместе со мной».

Отвечал он мне: «Такое говорить негоже, я не вернусь, а ты, если хочешь, возвращайся». Я сказал: «Не дай господь без тебя предстать перед государем, я не расстанусь с тобой. Да если б я и захотел поступить так, к кому бы я ни пришел, каждый скажет мне: «Если бы ты был добрым молодцем, не покинул бы царского сына, повелителя своего». Чем же я их порадую, если ты порадовать не смог?»

Пришлись ему мои слова по душе. Потом он спросил: «Что сделали они или что сказали?» Я ответил: «Ничего не знаю о том, ибо, как только ты ушел, я поспешил к отцу, и он велел мне, не мешкая ни мига, отправляться следом за тобой. Скажи мне теперь, что за враг повстречался тебе, который так жестоко расправился с тобой?» Отвечал он мне: «Лучше бы враг повстречался мне, чем тот, кто сотворил со мной такое. Как вышел я из моря, захотел отдохнуть, отпустил коня попастись, а сам прилег в тени. Несчастливый подошел к самому берегу. И увидел он, оказывается, что поднялось из моря нечто, словно черное облако, и направилось к лугу, — ведь никого нет умнее коня, — почуял он, что это был вешап. Заржал конь, забил копытами, а я думал, что он зацепился за что-то и потому ржет. Испугался я: вдруг утонет он, пропадет. Опоясался мечом поверх архалука, взял лук и стрелы, поспешил к нему. Смотрю: огромный черный вешап разлегся на берегу моря. Глаза его — величиной с озеро — метали пламя, смотрел он на коня, собирался на него накинуться. Огромным и страшным показался он мне, оттого что не видел я его раньше и не знал о его делах. Но видел я вешала на рисунке и сразу признал. Помянул и господа, и моих родителей, у которых нет больше сыновей, прицелился и выпустил березовую стрелу дракону прямо в мозг. Взревел он так, что сказал я: «Гром гремит, и земля содрогается!» Перевернулся и затих. Но не выждал я по своему неведению, отбросил лук, вытащил меч, подскочил к нему, одним ударом снес голову. Распрямился он, а я был поблизости, ударил меня лапой, и стал я таким, как ты видишь. Испустил он дух, но и у меня не было сил, я едва дополз сюда, волоча ногу. Здесь я упал и потерял сознание. А ты ступай погляди на того вешапа, который со мной такое сотворил».

Встал я и пошел, [к берегу] тянулся кровавый след, и я шел по нему. До берега было три тысячи шагов. Кровь высохла, и капли, словно красные камни, лежали на дороге. Увидел я вешапа и даже мертвого его испугался, а как живого было не убояться! Столь диковинного и огромного вешапа не видывал я с тех пор, а прежде и подавно не видел!