Русуданиани - [191]

, вокруг на страже стоявшие, сгинули в слепой пучине вокруг глаз раскинулись лазоревые шатры, покрытые лиловыми покровами; роза, без соловья расцветшая, и алый мак изменили своей природе, и поселился там цвет шафранный, рубиновые уста, обведенные агатом, нежные, тонко очерченные, увяли, пурпурный лик поблек и сморщился; тридцать две жемчужины, тесно в ряд в перламутровой раковине уложенные, сомкнулись, словно запертые врата. Голос ее, умевший соперничать с музыкой, заставлявший умолкать риторов, лившийся, словно не иссякающий поток, подобный соловьиному пению, умолк навечно, и врата красноречия закрылись. Башня хрустальная, стройная, радующая взоры, белая как бумага согнулась и упала. Гибкие руки и хрустальные, точеные пальцы затихли, унялись. Плоть, что была ровня снегу, перестала блистать, окуталась туманом. Та, что красила собой все плоды земли и радовала землю, ныне отринута и бессильна. Та, чье слово исцеляло недужных, ныне сама повержена недугом. Та, чьей красе завидовали знатнейшие и прекраснейшие из женщин и к кому устремлялись они, словно железо к магниту, ныне отошла от докучавших ей дел мирских. Та, у которой перенимали жены и матери нрав и обличье, которая хороша была собой и достойно наряжена, ныне ограблена, опустошена. Земля призвала ее к себе, серьгами и ожерельями украшенную. Та, что носила всегда драгоценные, сверкающие уборы, отбыла в простой холстине, свивальником тугим свитая. И та, которая украшала царский престол, подружилась со склепом и усыпальницей. Та, которую мог повергнуть в трепет осенний лист, ныне не побоялась сойти в землю. Дети ее и те, кого воспитала она, как своих детей, не в силах были ей помочь, разве только плакали и стенали. Горе, горе! Когда бы были наши сердца безжалостны, наши глаза бесслезны, когда бы наше царство было без стонов, улицы и площади без причитаний! Кто, услышав о том, не предастся печали, чье сердце не охватит пламя! Несомненно, всякий, услышавший ее завещание, увидевший ее детей, разлученных с нею, будет стенать, как Иеремия[78], причитать, как Манасе[79], убиваться, как Иаков[80], рыдать, как Петр[81]. Будет он рвать на себе волосы, раздирать ланиты, обагрять грудь кровью и, подобно ниневийцам[82], сидеть в золе и пепле. О горе, горе нам, которые остались безутешными и сообщили вам эту горькую весть!»

Это послание завернули в траурную ткань, и поехали гонцы, облаченные в черное, с обритыми головами, к родителям Русудан. Пока Придон и его приближенные здесь пребывали в трауре, там, получив известие о затмении солнца и о том, что Рак поглотил безоблачную луну, Аитвимиане, словно разъяренный лев, принялся терзать свое тело, рвать волосы и смоляную бороду. Три дня и три ночи лежала мать Русудан, от горя лишившаяся рассудка, неподвижно, как камень. Придя в себя, она зубами раздирала свою плоть и горько причитала с утра до ночи: «Горе мне, дитя мое горемычное, моей рукой убитое, на чужбину закинутое, любимому супругу себя пожертвовавшее, в разлуке с ним погибшее, не удостоившееся даже того, чтобы он оплакал тебя! Каково тебе в земле сырой? О дочь моя, нежному твоему телу была в тягость тонкая сорочка, как же лежишь ты под тяжелым камнем, как дружишь с могилой? Как засыпала земля лик твой, подобный раю? Как загубила могила уста и зубы твои, что были как рубин и жемчуг? Неужто смерть погасила твой светлый разум, заставила умолкнуть сладостную речь? О Русудан! Нет сил у меня пройти тот длинный путь, что разделяет нас, чтобы узнать, как приласкала тебя сырая земля! Дочь моя возлюбленная, одной минуты не могла ты прожить без прогулки по цветущему саду, а теперь в разлуке с погубителем моим Манучаром опротивел тебе мир и все земные обители и легла ты в тесный склеп! Как лежишь ты там? Черви могильные едят твое прекрасное тело! О дитя мое любимое! Где мне искать тебя под землей?! Дойдет ли до тебя мой голос?! Я похожа на дерево с обломанными ветвями, только желтые, сухие листья осыпаются. Доченька, похожа я на раковину никчемную, лишившуюся сверкающей жемчужины. Вместо розы мне остались шипы!»

Так причитала [мать Русудан], била себя по лицу и голове, рвала свои волосы и пускала их по ветру: «Ветер! Взгляни на меня и разнеси повсюду горькую весть, лети к моим сыновьям, зенице ока моего, жизни моей, скажи им; «Небо разверзлось, и огонь обрушился на нас, сжег нас с домом и кровом. Ворвалась смерть-волчица, похитила ясную зарю Русудан и обратила праздничные палаты в траурные. Где вы в этот черный день, в пору испытаний, отчего не тешите сестру своими сказами? Дети мои! Отвернулась судьба от ваших родителей, прежде счастливыми почитавшихся, лишились они любимой Русудан».

Много дней так горевали они. После, палимая безжалостным пламенем, сетующая на жизнь, сказала мать Русудан: «Дочь моя умерла от тоски по своему супругу, я теперь сгораю от горя, а Манучар, сидя на престоле, радуется. Не быть тому! Как я погибла — и душой и телом, так и его пусть сожжет весть о смерти моей Русудан». Велела она принести одежды Русудан, когда-то виденные Манучаром, и написала своей кровью короткое письмо: «Манучар, прежде любимый мной пуще родного сына, а ныне спаливший меня жестоким огнем! Потеряла я цветок твой любимый и желанный, тосковавший по тебе, утешение моей старости, украшение моей жизни. Небо и твердь земная с гневом обрушились на меня!»