Русское - [35]

Его так и не представили молодому князю Владимиру – поскольку скончалась византийская царевна, мать князя. «Владимир вместе с отцом оплакивает ее, – пояснил Игорь, – сейчас не время. Ну, подождем год – все устроится». Но и года не прошло, как отец Владимира женился во второй раз, на половецкой княжне.

«Это политика, – втолковывал ему Игорь. – Ее отец – могущественный половецкий хан, и князь хочет защитить Переяславль от нападений степных кочевников». Но не прошло и месяца, как на Русь вновь напали половцы и теперь грабили и жгли еще пуще прежнего.

Киевский князь так и не приглашал его к себе. Похоже, он забыл о своем обещании, и Иванушка слонялся без дела по Киеву.

Может быть, его брат Святополк и в самом деле говорил правду, когда одним холодным весенним утром прошипел ему на ухо: «Не быть тебе Владимировым гридем, сам знаешь. Не зовут они тебя, потому что прослышали, какая ты ни на что не годная бездарь». А когда он стал спрашивать, откуда они могли это узнать, Святополк ухмыльнулся и прошептал: «Может быть, я им поведал».

А кроме того, не утихала смута вокруг князя полоцкого. Разбив его в бою, князь киевский и его брат обещали допустить оборотня на переговоры, не чиня ему никаких препятствий. А затем вероломно заманили в ловушку и бросили в темницу в Киеве, где он до сих пор и томился. Однако, когда Иванушка спросил у отца, не грех ли совершать предательство, тот только мрачно ответил, что лгать иногда приходится. Иванушка не мог взять в толк, как это возможно.

И в довершение бед, грозя уничтожить всех и вся, обрушились половцы. Не прошло и недели, как русы выступили в поход, желая нанести степным налетчикам решающий удар… И потерпели поражение. К своему стыду, его отец и князья бежали обратно в Киев и укрылись за каменными стенами княжьего двора. Хуже того – дружина отнюдь не спешила поквитаться за позорное свое бегство. День за днем напрасно ждал Иванушка, что его отец и бояре снова пойдут на половцев. Но возможно ли, чтобы они боялись врагов? Возможно ли, чтобы они бросили свой народ на милость завоевателей, спрятавшись за высокими стенами? Не иначе как их опутали злые чары красной звезды, думал мальчик.

И вдруг ясным сентябрьским утром всколыхнулся весь город. Вне себя от ужаса прискакали во весь опор к княжескому терему вестники, возгласив, что на Киев надвигается половецкое войско. На Подоле, за стенами кремля, спешно созывали городское собрание, знаменитое вече. Все жители города устремились туда.

Пошли толки о мятеже.

Вот почему этим утром, вместо того чтобы вместе со своей семьей укрыться в высоком чертоге княжеского терема, он выскользнул оттуда, перешел по мосту овраг, отделявший старый город от нового, и направился мимо собора Святой Софии к воротам, за которыми открывалась дорога на Подол.

В новом городе царила зловещая тишина. Знать бросила свои терема: на подворье его отца не видно было ни лошадей, ни конюхов. Кое-где на улицах ему попадались навстречу женщины и дети да иногда священник, однако все мужское население города, казалось, ушло на вече на Подол.

Иванушка хорошо знал, что такое вече. Даже сам князь киевский боялся его. Конечно, обыкновенно горожане вели себя на вече смирно, а все решения принимали там богатейшие купцы. Однако в неспокойные, переломные времена каждый свободный горожанин имел право прийти на вече и выразить свое мнение.

– А если вече взбунтуется, – объяснял ему Игорь, – настанет истинный ужас. Даже княжеская дружина не в силах будет сдержать их.

– А сейчас люди разозлились? – спросил он.

– Они вне себя. Сиди здесь, никуда не выходи.

Пробираясь по городу Ярослава, Иванушка так разволновался, что почти и забыл о приказании отца никуда не выходить. Он поспешил через ворота на рыночную площадь.

На торжище яблоку негде было упасть. Никогда в жизни не видел он столько людей. Даже из близлежащих городков и селений пришли они сюда – купцы и ремесленники, свободные торговцы и работники русских городов-государств, – и собралось их несколько тысяч. На каждой стороне площади стояло по церкви: одна – приземистая, кирпичная, в византийском стиле, с плоским центральным куполом, другая – поменьше, деревянная, с высокой двускатной крышей и маленькой восьмиугольной башенкой посередине. Они словно надзирали за происходящим, освящая собрание самим своим присутствием. Посреди торжища установили деревянный помост, к которому были прикованы все взоры. Огромного роста темнобородый купец в красном кафтане влез на него. Он потрясал посохом и, подобно внушающему благоговейный ужас ветхозаветному пророку, обличал власти.

– Почему этот князь сидит здесь, в Киеве? – громогласно вопрошал он. – Почему его семья княжит в других городах? – Он остановился, дожидаясь, пока толпа не замолчит, желая услышать его ответ. – Они сидят здесь на столе, потому что мы пригласили их предков прийти сюда и править нами. – Он ударил посохом. – Варяги пришли с севера, потому что мы, славяне, сами их сюда призвали!

Переписывание истории, которое длилось уже много поколений, устраивало обе стороны: скандинавов – потому что узаконивало их правление, поначалу захватническое и разбойничье, а славян – потому что тешило их гордость.