Русское иго, или Нашествие ушкуйников на Золотую Орду - [4]

.

Это позиция Вернадского, мы же на основании собственных исследований считаем, что хронологические рамки ушкуйничества нельзя столь искусственно снижать (учитывая, что само явление развилось гораздо раньше, чем получило свое определение).

Повольничество-ушкуйничество для другого знатока средневековой истории России — И. Д. Беляева — «чистый продукт новгородской жизни»; в нем находит выход для своей энергии «буйная и неугомонная новгородская молодежь, которая не знала, куда деваться со своею силою и молодечеством, все те, у кого душа просилась на волю погулять по белому свету». (Родители охотно отпускали своих детей ушкуйничать и сложили пословицу: «Чужая сторона прибавит ума».)

Правда, Беляев с этим психологическим (я бы сказал более емко — бихевиористическим) объяснением ушкуйничества пытается связать и экономические причины «удалых походов» ушкуйников. Он пишет: «По минованию разгульного возраста, наскучивши буйством… (ушкуйники) как люди бывалые или сами начинали торговлю на свои капиталы, может быть собранные из добыч, приобретенных во время удалых походов, или делались помощниками старших, водили их караваны в новгородские земли»[15].

Несколько неубедительно, но вполне подпадает, как раньше бы сказали, «под формулу о «первоначальном накоплении капитала».

Дальше этого общего размышления по «возрастной психологии», навеянного, конечно, наблюдениями над нравами московских купцов XIX в. и их приказчиков, Беляев не идет, оставляя описываемое им явление необъясненным. Мало продвинули вопрос об ушкуйниках и позднейшие исследователи, обычно относившие начало ушкуйничества к самым ранним временам новгородской истории.

А. С. Лаппо-Данилевский характеризовал ушкуйничество как заключительный этап истории новгородской колонизации, как вырождение военно-финансовой колонизации[16].

Действительно, имеются все основания, как это будет показано ниже, отделить походы второй половины XIV и начала XV в. от более ранних, как особый и весьма существенный этап в истории новгородских ушкуйников. Правда, Бернадский замечает: «спрашивается, однако, насколько оправданным является отнесение именно к этому этапу наименования «ушкуйничество». Сужение значения термина «ушкуйничество» оправдывается терминологией источников (летописей), которые пользуются им только в узком, хронологически ограниченном, вполне определенном смысле»[17].

* * *

Еще раз повторим: ушкуйники представляли собой нерегулярные вооруженные формирования Великого Новгорода. Им поручались изучение территорий и населяемых их племен, сбор дани с обширных северных и северо-восточных владений Новгорода, захват того или иного укрепленного форпоста противника, разведку (порой — разведку боем), поиск новых речных и пеших путей, — все это должно было способствовать и расширению границ Новгородской республики и укреплению ее авторитета. Часто они явно превышали полномочия, действуя по своему почину.

Ушкуйники, по мнению ряда исследователей, — это русский вариант варягов и викингов. Так, М. М. Богословский видел в ушкуйничестве первоначальную форму новгородской колонизации Севера и готов был сблизить ушкуйников с норманнами времен викингов.

«Первоначальной распространительницей новгородского владычества на Севере, — замечал он, — надо считать вооруженную промышленную ватагу ушкуйников, очень напоминавшую подобные же нормандские ватаги под предводительством викингов»[18].

Существует и иное мнение, которое, правда, зачастую оспаривается. Согласно ей, ушкуйники осуществляли защиту Новгородских земель. К такому выводу можно прийти, если обратить внимание на летописные тексты о походе ушкуйников против шведов и ливонцев.

* * *

Но откуда пошло это очень звонкое прозвище — «ушкуйники»? Да еще с не менее звонкими именами: Гюрята, Жила, Анфал, Олюша, Власий, Федец, Острог, Бориско, Дмитрок, Микитица, Онцифер, Лука, Семенец, Григорь, Степанец, Савица, Чешко[19]?

По рекам и морям новгородские повольники двигались на парусно-гребных судах — «ушкуях», за что и получили свое имя.

Российско-германский филолог Макс Фасмер, например, считал так: слово «ушкуй» произошло от древневепского слова «лодка»[20].

Суда могли быть названы и по имени полярного медведя — «ушкуя» или «ошкуйя». «Ошкуй» — морской, ледовитый, северный, белый медведь. Это название было у поморов в ходу еще в XIX в.

И норманны называли свои боевые суда «морскими волками». На высоком носу ушкуя красовалась резная голова медведя.

А в новгородской былине в описании корабля героя русских былин Соловья Будимировича сказано: «На том было соколе-корабле два медведя белые заморские»[21].

Обычно ушкуй строился из сосны. Киль его вытесывался из одного ствола и представлял собой брус, поверх которого накладывалась широкая доска, служившая основанием для поясов наружной обшивки. Она скреплялась с килем деревянными стержнями (гвоздями), концы которых расклинивались.

Морские ушкуи (в отличие от речных) имели плоскую палубу только на носу и корме. Средняя часть судна (около трети длины) оставалась открытой (туда под палубу клали груз-балласт для большей устойчивости в морской воде). Грузоподъемность их составляла 4–4,5 т. На внутреннюю обшивку опирались шесть или восемь скамей для гребцов. Благодаря малой осадке (около 0,5 м) и большому соотношению длины и ширины (5:1), судно обладало сравнительно большой скоростью плавания. Как морские, так и речные ушкуи несли единственную съемную мачту, располагавшуюся в центральной части корпуса, с одним косым или прямым парусом. Навесных рулей на ушкуи не ставили, их заменяли кормовые рулевые весла.