Русское - [76]

— Что случилось?

— Ничего. Тоска нашла. На родину захотелось. Вот думаю, продам квартиру и уеду. И буду там потихоньку в огороде копаться.

— Никуда вы не уедете.

— Ну-да, вы же про всех все знаете.

Он молчал, смотрел хмуро.

— Жизнь прошла, — сказала она.

— Нет, — сказал он вдруг зло, — ее украли, пока вы глазели по сторонам. Меньше надо рот разевать!

Поднялся, вышел. Дверь хлопнула. Конверт остался на столе.

Ночью он думал, что совсем пропадет, если она и в самом деле вдруг уедет. Забудет без нее, как дышать, и умрет. Жизнь прошла — действительно.

Меланхолия

Летнее утро, чайник закипает, диктор по радио говорит: «Меланхолия». Иван Николаевич приближается к окну и видит планету. Как в фильме. Сегодня последний день существования Земли. Иван Николаевич выходит с дымящейся кружкой на крыльцо. Слышен ход дальнего поезда. Кошка крадется по тропинке. В траве блестит роса. На соседнем участке женщина собирает черную смородину. Хочет наесться перед концом? Просто занимает себя делом?

«Утро. Лето», — думает Иван Николаевич.

Он смотрит на планету в синем дальнем небе. Столкновение будет через час. Иван Николаевич один в доме. Он думает, что к зиме надо утеплить окна. Зимы не будет. Ивану Николаевичу хочется задержать ход планет. Он едва не плачет.

Время вдруг останавливается. Иван Николаевич не сразу это замечает. Он смотрит на кружку. Дымок застыл в воздухе. И соседка застыла, наклонившись над кустом.

«Не может быть», — думает Иван Николаевич.

Он пробует пошевелить пальцем. Палец шевелится. Весь мир замер, и только Иван Николаевич свободен. Как в сказке об остановленном времени.

Иван Николаевич берет кружку с перил.

Так, так. Дымок оживает.

Иван Николаевич отпивает горячий чай и ставит кружку на перила. Дымок застывает, время для кружки останавливается. Иван Николаевич сходит с крыльца. Мир молчит, и только под ногой Ивана Николаевича хрустит ветка.

Он идет по тропинке, оставляет след на влажной глине, навечно.

«Дойду до города, — думает Иван Николаевич, — зайду в магазин, наберу еды».

Лица застывших людей кажутся ему значительными. Никто не вспомнит эти лица, никто не узнает.

Иван Николаевич думает: «Тошно одному, не хочу».

И мир оживает.

Нелька

Ее русский был неплох. Нельку не понимали оттого, что недослышивали. Она говорила едва слышно. Начать могла нормально, внятно, но к концу фразы голос ее угасал, она что-то бормотала себе под нос. В самолете обнаглевший русский попутчик сказал ей:

— К тебе принюхиваться надо, чтоб понять.

Ну-да, ну-да.

Нелька заливалась горячей краской, улыбалась.

На работу ее взяли по знакомству. Кажется (если я правильно поняла), у фирмы были связи с Германией, и кто-то из германцев попросил взять дочку вроде как на практику; она училась в каком-то их университете на слависта. Ей нужна была языковая среда.

Нелька приехала в августе, в пасмурный дождливый день. Кадровичка с ней поговорила и для начала направила в группу А помощницей. Группой А у них называлось корпоративное телевидение. Компания занималась распространением чудодейственных бадов, чем-то вроде этого.

Еще в Германии через интернет Нелька сняла квартиру в большом доме на Долгоруковской улице. На представленной фотографии с видом из окошка Нелька увидела колокольню. Ей объяснили, что там студия мультфильмов, и Нелька надеялась на ней побывать, как только выпадет свободное время.

Квартира оказалась двухкомнатная, запущенная, дверь во вторую комнату была заколочена. Въехала Нелька вечером, уже в темноте, и первым делом принялась наводить порядок. По оставленной хозяйкой инструкции сумела зажечь газовую горелку (с десяток спичек перевела, благо коробков лежало несколько на приступочке в ванной). Наконец из крана пошла горячая вода. Нелька нашла в шкафчике коричневое мыло и что-то вроде мочалки, отмыла как могла ванну, раковину. Протерла пыль, вымыла пол, сама наконец-то ополоснулась под кривошеим душем.

Все-то в этом доме было старое, с глубоких советских времен. Нелька с радостным любопытством разглядывала навесные шкафчики, посуду, стеллажи с книгами, темные обои, настенный календарь с березками за 1976 год, похожий на опрокинутое ведро абажур; фотографировала детали и была довольна началом своей русской жизни. Поела привезенные из Германии орешки, выпила воды из бутылки и отправилась из дома. В принципе (из гугл-карты), она знала, куда надо повернуть от подъезда, чтобы выйти на самую главную московскую улицу.

Она прокатилась на древнем лифте. Чтобы в него попасть, следовало самой повернуть железную ручку и отворить железную решетчатую дверь.

Нелька выбралась из скудно освещенного подъезда, постояла под козырьком на крыльце, послушала, как шумят под дождем деревья, и передумала идти. Как-то ей стало неуютно, не по себе в этой шумящей дождем темноте, как будто никакого города с главной его улицей не существовало вовсе (если я правильно поняла ее немецкий русский). И Нелька, постояв и послушав, притихшая вернулась в дом.

Справилась с раскладным диваном, постелила хранившееся на полке в полированном шифоньере белье, легла. Диван отзывался скрипом не на движение даже, на вздох. Нелька подумала, что поговорит с хозяйкой и с зарплаты купит новый роскошный диван с широкими кожаными подлокотниками. Кожа у воображаемого дивана лоснилась, Нелька думала, вывезти ли его потом к себе в Германию или, так и быть, оставить здесь, новым жильцам на радость. Разбудил ее советский механический будильник, тщательно заведенный.