Русское - [55]

— Никуда не денутся, — сказала Валентина про жильцов.

И была права. Никто не посмел отказать ребенку. Он пожил неделю у Филипповых (икру не полюбил), фильмов у них интересных для него не нашлось, так что он ходил смотреть триллеры к портнихе Ксении, в конце концов к ней и перебрался, несмотря на то, что квартира у Филипповых была шикарней и готовила Нина Дмитриевна Филиппова совершенно потрясающе по книге о вкусной и здоровой пище в тисненом переплете (продукты все с рынка). Но очень уж Филипповы были молчаливы. Ваня прижился у портнихи Ксении, а к Филипповым заходил брать пирожки да пирожные; запах по всему подъезду шел, когда Нина Дмитриевна пекла. Пили с Ксенией чай, пирожными и пирожками закусывали. Ваня говорил: «Дольче вита» (фильм так называется; прокрутил у Филипповых на большой скорости).

Посмотрели они с Ксенией всего Хичкока. Смотрели про человека-муху и человека-слона, про акул-убийц, про Бонни и Клайда. Фильм про мафию нищих Ваня не полюбил. Он сам был нищим, ходил по вагонами и пел жалостливые песни.

— Деньги хозяева отбирали, — говорил Ваня. — Били. Жрать давали, чтоб только ноги таскал. Так что терять мне нечего.

Ксения верила и жалела. Ей не надо было себя контролировать, она не могла на Ваню рассердиться, у нее он оказался в полной безопасности.

Она очень боялась, когда он уходил из дома, молилась о возвращении у бумажной иконки. Ему же ходить по городу было и страшно, и весело. Он как будто попал в сказку, в которой стал королем, и все жители города были его подданные. Они исполняли любую его прихоть (стоит уточнить, что прихоти его были не особенно обременительны для горожан: еда, кассета с фильмом, теплая куртка, порулить машиной). Но они же в любую секунду могли стать его убийцами.

Ходили слухи, что исчезнувшие дети попадают на прекрасный остров: вечное лето, синее море, бананы, финики. Ваня считал своим прекрасным островом город. Он любил толкаться по утрам на рынке, ходить на станцию и смотреть на поезда, пить горячий чай в привокзальном кафе, брать пиво в жестяной банке — на потом. Опасность обостряла наслаждение.

Как-то раз он сидел и пил пиво из банки на открытой платформе (платформа стояла в тупике, колеса уже проржавели). И вдруг увидел, как девочка выбирается из-под вагона (товарняк стоял, ждал отправления). Она выбралась из-под вагона и побрела вдоль состава к станции, Ваню не заметила. Он оставил недопитую банку, мягко спрыгнул с платформы и пошел за девочкой. Она услышала шаги, обернулась, он крикнул сердито:

— Ты что здесь?

И она мгновенно исчезла.

Ваня постоял, как будто ждал, что она появится вновь. Не дождался и побрел назад к платформе. Забрался на деревянный настил, допил пиво. Девочку он запомнил на всю свою жизнь: лет десяти, наверно, девочка, худенькая, с длинной русой челкой, пятно зеленки на маленькой щеке.

Свидетелей происшествия не было.

Ваня прожил у Ксении до самой зимы, до морозов и снега. Как-то утром он отправился сесть на автобус, чтобы поехать на другой конец города, к стрелочному, там в одном доме обещали ему дать кассету с новым фильмом (что-то про инопланетян), на автобус сел, и до стрелочного доехал, и вышел из автобуса, и направился дворами к нужному дому. Больше его никто не видел. Ксения горевала, расспрашивала, искала виновников Ваниного исчезновения. Но не нашла. Если и были, не признались.

Рассказы о любви

День рождения

Я давно живу на свете, тридцать лет, в одном и том же доме, с одним и тем же человеком, в окружении одних и тех же вещей.

— Что ты хочешь на день рождения? — спросила меня мать.

Я подумал, вот бы она удивилась, если бы я сказал: «Новую рубашку».

И я не сказал. Я в самом деле ее не хотел, я даже не понимал, зачем она. Как можно ее надеть, совершенно новую, никем до меня не надеванную, как безглазую. То есть для меня такая рубашка — как безглазый человек.

Я прихожу в ужас, когда смотрю по телевизору рекламу новых вещей, гладких, безжизненных, мертвых. Не важно, что это — туфли, чашка или автомобиль. Зачем все это новое, когда есть еще столько старых, вполне жизнеспособных вещей? Заслуженных, одушевленных.

Люди отдают мне свои вещи из жалости, им кажется, я нищий, потому что ничего не покупаю себе. Я ношу повидавшие жизнь брюки, истоптанные сандалеты, рубашку, которую мне отдали после смерти ее владельца. Все эти вещи я содержу в чистоте и порядке. Так же я забочусь о предметах в нашем доме, о заслуженном диванчике — на нем долго болел мой дед, о круглом столе в комнате, его происхождение мне неизвестно, мы нашли его на помойке. Отмывая стол от грязи, я обнаружил на столешнице неглубоко процарапанную надпись: НАТАША. Я решил, что мальчишка процарапал гвоздем имя любимой девчонки. Чувства этого мальчишки как будто передались столу; теперь я о нем думаю как о влюбленном в какую-то Наташу.

Я пользуюсь старой посудой, я починил кресло, его отдали нам соседи, и теперь я читаю в нем. Я поддерживаю в вещах жизнь, и они мне благодарны.

Матери все равно, с чего — и что — есть, что носить, на чем спать, чем укрываться. В ее комнату я не вхожу, чтобы не видеть, как она небрежна с вещами, какие они у нее запущенные, больные. Но раз в год, когда она наконец уезжает на дачу со своей тележкой и кошкой, я делаю генеральную уборку в ее логове. Я вытряхиваю все шкафы, сундуки и ящики. Перебираю залежи. Ничего не выбрасываю, но все привожу в порядок, протираю, чищу, мою. Освобождаю от зимней грязи окна, натираю до блеска скрипучий паркетный пол. Банка мастики превосходно сохранилась с давних советских времен. Просто надо соблюдать условия хранения. Я снимаю пыль с фотографий на стенах. Изображенные на них люди смотрят на меня. Те, кто позировал для этих фотографий, никогда меня не видели.