Русский язык в зеркале языковой игры - [222]
Приведу еще несколько каламбурных несовпадений речи «деревенской» и «городской».
/Сочи. Это не воспетые Некрасовым кони (кочки): «...И кочи, и моховые болота, и пни - Всё хорошо под сиянием лунным...» У пермяков это слово употреблялось в значении, которое даже Владимиру Далю было неизвестно: кочи - это волосы (кажется, только женские). Помню диалог:
- Машка, неужто шарам-mo твоим (глазам) не стыдно?
- Нет, ты сама постыдилася бы,, паскуда!Я те кочи-те повыдеру! (небольшая словесная разминка двух соперниц перед баталией, в ходе которой серьезно пострадали и «кочи», и прочие атрибуты женской красоты).
Слово водка выходцы из деревни не употребляли: только - вино. Было оно двух видов: белое вино (или просто белое) - водка, и красное вино - всё остальное. Помню, тетя Толя (Евстолия) шепчет мне за столом: «Нет, Вова, уж куда мне, старухе, белое пить! Ты мне послабже, красненького вон налей!» - и кивает на бутылку с 50-градусным венгерским ромом.
Необычными, а чаще - смешными казались «городским» наши обращения к собеседнику.
Бабушку у нас, в старообрядческой среде, было принято называть «мама-crdpa»; мать - «мама-молоденька» или просто «мама»; отца - «папка»; дедушку -«бйтё».
Как и в городе, у нас, выходцев из деревни, к близким родственникам обращались по имени: Ваня! Сима! А вот к взрослым родственникам не столь близким, а также и к знакомым обращались исключительно по отчеству (без имени!): Се-веръяновна! Афанасьич! И это независимо от возраста. Маму, например, близкие родственники звали Симой, а все остальные ее, молодую 30-35-летнюю женщину, именовали исключительно Николаевной. Помню, коренным воткинцам это казалось странным: «Что это вас, Ефросинья Николаевна, как старуху зовут - Николаевна?.» Странным казалось им и то, что все взрослые родственники одного из супругов называли любого родственника другого супруга - сват (или сватья). Но больше всего смешило городских то, что маленьких несмышленышей ласково
величали у нас батюшками и матушками («Чо, ручку зашиб? Ой, ба-атюшко! Ну ничо, не реви, не реви! Дай я подую на ручку, и всё пройдет!» Или: «Ой, ма-атушка! Ягодку тетке принесла? Ну спасибо, спасибо, съем твою ягодку!»)
Один супруг, говоря о другом, употреблял обычно слова моя, мой: Моя-то в деревню вчера ходила, Мой-то опять нажорался (напился). Лыка не вяжет!
А вот в частушках для обозначения влюбленных использовался богатый набор слов: он - милой,, дроля, сухотиночка (сушит женщин); она - милая, матаня, шмарочка, милашка, ягодиночка (вкусная), сухотиночка (сушит мужчин) и даже сербияночка (отголосок войны с турками за освобождение Болгарии и Сербии); капризная память сохранила только одну частушку про сербиянку, довольно странную:
Сербиянка шьет портянки В огороде, в борозде,
Интересные портянки -Из одной выходят две.
Стилистические оценки слов тоже не совпадали у «городских» и «деревенских». Помню, моим родичам казался сверхгрубым и совершенно неприличным глагол орать, а вот слова говно, титьки, срать или, например, слово жопа (и его производные) были совершенно нейтральными и общеупотребительными («Девка-та шибко хорошая, всё при ей, грудастая, жопистая!»).
В целом сельские жители признавали превосходство «городского» языка.
Но каждое село, даже каждая деревня, считала, что она ближе к этому «эталону» - городской речи, чем соседняя. Помню, в диалектологической экспедиции старуха говорит: «У нас-то хорошо б^ют, пошти-што как в городу, а вот в Пянтёге (вы сходите, недалеко это, верст 10!), - дак там бают так, што вы обхохочитеся! А поют-то как! Базлает (орет), быдто с печки сонный свалился!»
«Деревенские» подсмеивались, например, над чужой диалектной чертой - изменение звукового сочетания дн в нн. Отсюда пародийно-шутливые стихи:
Менный ковш упал на нно,
И обинно, и досанно...
Ну, даланно.
Всё онно...
Конечно, самые броские отличия замечались и отметались: некоторые мои родственники, особенно молодые, стали говорить одежда, а не одёжа, велосипед, а не лесапед\ лужа, а не лыва, очень, а не шибко\ красивый, а не баской. Даже иностранными словами старались пощеголять: вместо лукошек и пестерей появились зймбели, вместо женских сумочек - ридикюли. Самую большую (и обычно единственную) комнату дома именовали залой (или залом).
Нередко, понятное дело, и впросак попадали, пытаясь показать, что тоже «не лыком шиты». И тут уж над ними смеялись не только «городские», но и «деревенские» тоже. Помню, рассказывали, как одна девушка из деревни, где вместо мягкого к и г фуки, ноги) говорили т, д фути, нодй), с достоинством потчевала гостей, демонстрируя свою образованность и умение обращаться с к и г: «Наке берике».
Или другая подобная история, о молодом крестьянском парне, который старательно акал, показывая свою образованность, да вдруг и разоблачил себя, употребив другую, более «грубую», чем оканье, диалектную черту: «Хадил па Маскве, шел па даскё, да прямо е грезь!» (в грязь).
Впрочем, сельские жители, признавая в целом превосходство «городского» языка, нередко находили в нем что-то нелепое и смешное. Помню, и дедушка Аким Никитьевич, и мама посмеивались: «Чудно в городу говорят:
