Русский язык при Советах - [25]

Утвердились и прочно вошли в язык термины радиотехники, по преимуществу иностранные: детектор, антенна, экран, «рекорд», фейдинги, диктор – это первое поколение (многие из них, как, например, детектор, уже успели умереть); затем – адаптер, динамик, кенотрон, супергетеродин или просто «супер» и т. д. Словарь радиотерминов, широко применяемых в общем языке, насчитывает уже две-три сотни названий (? Ф.). Одновременно утвердились новые русские (или старые в новом значении) слова и выражения, связанные с радио: приемник, громкоговоритель, всеволновый, коротковолновик, «земля», звучание, настройка, позывные, полное питание, перекличка, помехи, смотр по радио, поймать Милан, сидеть на коротких волнах, говорит и показывает Москва… как правило эти новые русские слова очень удачны: телефония и телеграфия в свое время с трудом подыскивали себе хорошие русские слова – они и сейчас остаются в гораздо большей зависимости от иностранных слов.

Эти радиослова постепенно стали применяться и вне сферы радио, в переносном смысле. Несомненно, под влиянием радио получило такое широкое применение слово «звучание» и в политическом и в разговорном, и даже в «уличном» языке:

…тема огромного звучания…

…придать новое звучание…

…это не звучит.

Переносный смысл получил и фейдинг – мы говорим теперь о фейдингах в экономической жизни Англии или Америки, о фейдингах у оперного певца, даже о фейдингах, перебоях, разрядах в личных отношениях…» (Красная Новь, № 1, 1940, стр. 187).

Добавим, что не только в живой речи, но и в беллетристике, и даже в критическом разборе литературного произведения, мы наблюдаем теперь применение, так сказать, радио-лексики [24]:

– «Он красивый, интеллигентный», – думала она, настраивая себя на эту волну, которая называлась любовь и замужество. (Панова, Ясный берег, 154).

Его зычная ругань звучала на участках, и в горячке на нее не обижались, а только посмеивались:

– Включился наш громкоговоритель! (Кетлинская, Дни нашей жизни; Ленинград, Советский писатель, 1953, стр. 294).

Роман вдруг перестает быть «заземленным» в жизнь, в действительность. (Литературная Газета, 17 ноября 1948).

Некоторые вновь образованные очень конкретные слова «встретились в языке с давно существующими однозвучными словами, которые прежде применялись только метафорически. Это особенно заметно в сфере терминов авиации, радио или кино. Таковы, например, глаголы «облетать», «налетать». Сравним: «налетел на забор и расшиб себе лоб» и современное, очень строгое: «налетал сто часов». «Андрюша, слетаем» («Блоха» по Лескову) и какое-нибудь очень деловое: «Слетаем, Андрюша, в Москву». (Сюда же можно отнести и удачную метафору – «спор набирает высоту» – Ф.) «Слет ударников» – совсем недавно возникшее словосочетание, которое сейчас уже может иметь очень прямой смысл: не съезд, а слет; «садиться на волну», или даже шутливое – «на короткой волне со всем миром», «эфир» – не надзвездный, а очень конкретный радиоэфир с помехами, фоном, разрядами и т. д., «настроиться» – также не «психология», а радио…» (Л. Боровой, «Новые слова». Красная Новь, № 4, 1939, стр. 180).

Из-за того, что темпы современной жизни ускоряются и многие процессы в ней, в том числе и языковый, конденсируются, нам гораздо легче наблюдать за развитием языка. Остановимся хотя бы на слове «волна», уместно цитируемом Боровым. Оно взято из общего языка, применено в узко-технической сфере, где получило соответствующую окраску, и с ней вернулось опять в общий язык («на короткой волне со всем миром» – очевидно, по аналогии с выражением «на короткой ноге»…).

В журнале «Крокодил» с конца сороковых годов появилась даже специальная рубрика «На короткой волне», содержащая краткие ядовитые сообщения о тех или иных событиях на Западе.

* * * *

Особо следует остановиться на так называемых диалектизмах в советском языке. Конечно, нельзя не признать, что процесс объединения города и деревни повел к проникновению в общий язык целого потока слов, носящих чисто местный характер. Однако, нельзя и согласиться с акад. С. Обнорским, утверждавшим в своих «Заметках о культуре речи» (Известия, 23 июня 1940), что «наиболее сильным было вкрапление в литературный язык диалектной речи», хотя, действительно, целый ряд писателей, избравших темой своих произведений жизнь деревни (Е. Пермитин – «Капкан», «Когти», «Враг», Ф. Панферов – «Бруски», Н. Кочин – «Девки», и др.) нарочито щеголяли лока-лизмами, часто злоупотребляя ими.

В широкий речевой обиход слова эти не проникали, оставаясь достоянием самих авторов, хотя Панферов и заявлял: – «Я всё-таки за то, чтобы писатели тащили эти слова в литературу. Я ставлю вопрос так, что если из 100 слов останется пять хороших, а девяносто пять будут плохими, и то хорошо…» (Вечерняя Москва, 19 янв. 1934) [25]. Это заявление вызвало резкий отпор М. Горького, подчеркивавшего, что: «…Местные речения, «провинциализмы», очень редко обогащают литературный язык, чаще засоряют его, вводя непонятные слова». («О литературе», стр. 124).

«И действительно, – протестовал в другом месте М. Горький, – если в Дмитровском уезде употребляется слово «хрындуги», так ведь не обязательно, чтоб население остальных 800 уездов понимало, что значит это слово… У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои «говора», свои слова, но литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски». (Там же, стр. 284).