Русский XVI век: от соборности к опричнине - [10]

Через сто лет, на соборе 1666-1667 годов будет сказано тремя патриархами, что «Сказание о Мономаховом венце» написано «от ветра головы своея». Но тогда это было все настолько серьезно, что даже в официальные документы входило — Иван Васильевич — самодержавный природный государь, а весь народ — его рабы. Уже не смерды даже, а рабы. И что хочу со своими рабами, то и делаю. Хочу — казню, хочу — милую.

Иван IV мечтает стать таким самодержцем, чтобы каждое движение его пальца исполнялось беспрекословно, чтобы ни одного слова вопреки он не слышал. Он хочет весь дух страны переиначить, но боится — вообще, он довольно трусливый человек, как и все тираны. Кстати, когда он сам повел войска в Ливонию, он с треском проиграл. Это тоже наложило серьезный отпечаток на его психику. Лучше не испытывать на поле брани свою судьбу, а казнить воевод — и неудачливых, и слишком удачливых.

И Иван Васильевич принимает решение, достойное Макиавелли. Пожалуй до этого и флорентинец бы не додумался. Он решает свою страну разделить и создать внутри соборной и во многом самоуправляющейся русской державы свой абсолютистский удел, где он абсолютный владыка — православный Навуходоносор. Вот это и есть опричнина.

Опричнина — это то, что получала вдова князя после смерти своего мужа, то есть, та собственность, в которую не могут входить ни дети, никто иной. Это — ее содержание, это «оприч остального» то, что получала вдова. Вот царь Иван получает опричнину как вдовец, которого не принимает Россия.

В конце декабря 1563 года исчезает царь Иван Васильевич, и никто не знает, где он. Подозревают, что он вообще сбежал куда-нибудь за рубеж. Все теряются в догадках, кричат и плачут, а царя нет. Потом Иван Васильевич объявляется в Александровой слободе. Народ просит, чтобы он вернулся на Москву и правил по старине. Но Иван говорит: нет, всё разделяем. Вот это мое — и тут мои порядки. А это ваше — земщина. Он делит Русь на опричнину и земщину. Земщина — это вот так, как раньше, с самоуправлением, с боярами, с Соборным уложением 1550 г. А опричнина — это то, где я делаю, что хочу. Моя вотчина. Причем себе он берет самые защищенные земли центральной и северной Руси, а земщине отдает самые волнуемые набегами земли по границам Литвы и Крымского ханства. И всё это во время им же развязанной войны с Европой.

Заключается некий социально-политический договор. Люди согласны на опричнину.

После этого начинается террор. Причем, мы знаем это в первую очередь — конечно, есть и летописные свидетельства, есть те же письма Курбского — но, слава Богу, в XX веке нашли несколько воспоминаний опричников западных (особенно Генриха Штадена), которые участвовали в этом всем деле, которые оставили свои воспоминания на своей родине. Их нашли, перевели, сейчас они в нашем распоряжении, теперь мы знаем, что там было. Вместо боярского слоя, который управляет земщиной, набирается всякая шваль отовсюду. Лишь один боярин князь Вяземский оказывается в опричнине. Все остальные — это или мелкое дворянство, или вообще люди с совершенно сомнительным прошлым, или какие-то убежавшие до этого в казаки, или это татары, только вчера крещеные, а может и не крещеные — никто не проверяет. Или это немцы и вообще какие-то иностранцы. Потом уже, когда будет расширяться опричнина, если какие-то бояре захотят вступать в опричнину, и их пустят туда, то тогда они должны отречься от всех прав своего состояния боярского и как бы стать заодно с простым людом. Это, кстати, очень привлекало советских исследователей, особенно Покровского, говорившего… о демократизме опричнины.

Но демократии в опричнине не больше, чем в воровской шайке. Опричнина — это собрание люмпен-массы. И мы знаем, что эта люмпенская масса просто грабила, никакой идеи не было — ни Великой Руси, ни Царской власти. У них была одна идея — побольше награбить и вообще весело пожить. Когда читаешь описания Генриха Штадена, волосы на голове становятся дыбом, я не буду это повторять — это невероятно отвратительно. Причем громили всё, громили монастыри, громили церкви, громили боярские усадьбы, громили совершенно простые избы, брали все мало-мальски ценное, насиловали девиц и женщин, убивали мужчин. Штаден говорит, что он вышел из Москвы с одним конем, но набрал по дороге молодцов, сам их принял в опричнину, и эти двадцать молодцов вернулись потом с пятьюдесятью конями и сорока телегами скарба. Он просто объехал окружающие Москву села и деревни.

Вторая вещь — началось массовое переселение. Бояр, которые имели вотчины в опричной части Руси, их выгоняли, причем просто выгоняли, если не было причин казнить, просто выгоняли с женами и детьми на улицу. И говорят: вот ваше новое место, в земщине, где-нибудь, например, в Козельском уезде, вот туда идите. Но ничего нельзя взять, ни коровы, ни одежды, ни золота. Ничего. Они с клюкой шли. Когда они приходили, им давали земли, на которых жили крестьяне. А шла война. Они должны были тут же выставлять войско. А какое войско, если у них ничего нет. Соответственно, с этих крестьян они брали за один раз десятилетний оброк, крестьяне разорялись. В итоге перемещение населения привело к полному экономическому разорению Московской земли. Если к этому прибавить еще военные поражения, поборы и постоянные бандитские налеты. Станет ясно как небогатую, но полнокровную страну опричный эксперимент за десять лет превратил в запустелое пепелище с совершенно терроризированным и сильно поредевшим населением. Новгород Великий выжжен дотла. Его жители, включая монахов и священников — перебиты или угнаны на южную границу. Не многим лучше участь Торжка, Твери…