Русский транзит - [9]

Я – в курсе. Но мой случай не «подобный». Все бы ничего, если бы кто-то не подставил меня, наказав Борюсику принести дипломат в бар именно тогда, когда я отрабатываю смену. Ладно, разберемся при случае – подобном ли, не подобном ли… А пока пора приниматься…

– Извините, свободных мест нет и не будет, – повторял и повторял я на входе. Вежливость, тактичность, но непреклонность. Мой стиль. Для чужих.

«Пальмира» заполнялась постоянными посетителями, публикой небедной и веселой.

А вот и Борюсик с понурым, очень понурым клювом. Толстый кооперативный ребенок, сильно провинившийся. Давненько его не было, недельки три, а тут легок на помине:

– Мне можно?

Раньше он и вопросом таким не задавался. Вкатывался кегельбанным шаром, шумным и стремительным: «Здг’а-а- аствуйте ва-а-ам». А теперь: «Мне можно?». Чует кошка!

– Почему же нет? Заползай…

Он заполз. Глазки прятал.

– Давай твой дипломатик, Борюсик. Положу куда надо, передам кому надо!

– Я без всего, Александр Евгеньевич… – губу нижнюю виновато выпятил, клювом почти уперся в нее.

Чу-у-ует кошка. Но я к тому моменту помягчел, отошел – коньячок, коньячок и коньячок – да и кончилось все благополучно, как мне думалось (эх-х-х). Пропало желание обсуждать с Борюсиком его «стук». Да и жалко его. Небось извиняться пришел. На опережение. Перепугался, что придется держать ответ за «базар». Ведь нет большего греха, в определенном мире, чем сдать кого-то ментам, – дорогую цену приходится за такой грех платить, и не в деньгах исчисляемую. Я, конечно, далек от этого «определенного мира», я живу по своим законам – но Борюсик не мог быть уверен во мне на все сто процентов. Его проблемы, в конце концов. Пусть думает что хочет, надо ему – сам подойдет. Видно же, что терзается. И дипломат не принес. А чего, казалось, проще: настучал куда следует и с ними же, с кем следует, в бар пришел, передал деньги – и меня с рукой на чемоданчике хвать! Элементарный вариант! Тут или менты сплоховали, или не ставили себе такой задачи, предпочитая вербануть. А может, и наслышаны, что мимо меня мышь посторонняя не прошмыгнет – будь она хоть серая-шинельная, хоть оранжевая в крапинку. И вместе с Борюсиком они бы никак не просочились – отсек бы. Да нет, судя по говорливости Карнача, они Борюсиком как поводом воспользовались, чтобы прощупать Боярова-младшего – готов ли тот встать на страже законности и порядка.

Готов! Вс-сегда готов-в! На страже! Каждый по-своему понимает порядок. И законность. И пока я на страже у дверей «Пальмиры», здесь будет порядок! И законность!.. И уже можно расслабиться. Время – к восьми вечера. В баре – все свои, никаких неприятностей от них не должно быть. В кармане уже достаточно, чтобы заключить: день прожит не зря. Можно еще рюмочку выцедить. И не одну. И в холле о том о сем побеседовать с друзьями-приятелями. После восьми многие из клиентов, почти все, превращаются в друзей-приятелей.

Про Борюсика я и забыл, из головы выкинул. Он где-то среди столиков затерялся, спрятался, чтобы на глаза не попадаться. И пр-равильно! Хотя я добрый. Я уже добрый!..

Я уже настолько подобрел, что распахнул дверь наружу и спрашиваю у девчоночки:

– Чего мерзнешь?!

Я, конечно, на страже, но она и не пыталась «перейти границу». Стоит и стоит в двух-трех шагах от входа, даже вплотную не пытается, в дверь не пытается поскрестись. Ждет кого-то? Или чего-то? А чего ждать – веселей, чем сейчас, у нас не будет! И кого ждать – все, кому надо, уже здесь!

– Чего мерзнешь?!

Вскинулась, подскочила поближе в надежде на… На что?

– П-прос-стите, А-арик е-еще н-не п-пришел? Т-то есть он с-сегод-дня п-приходил?

– Ты что, заика? – нельзя напоминать человеку об его физическом недостатке, и будь я уверен, что она и впрямь заика, никогда бы не спросил. Но и так видать: просто холодно.

– П-просто х-холод-дно.

– Так заходи. Грейся!

– А м-мож-жно?

Можно, можно! Если уж Борюсику можно, то ей тем более! Пусть. Я, конечно, на страже, но потому мне и решать – кому можно, кому нельзя. Ей – можно. Сколько я «видиков» пересмотрел, помнится, не уставал удивляться – откуда у них, там, за бугром, такие женщины, как на подбор?! Или селекционеры специальные их подбирают? Или… они, женщины, за бугром все такие?! Образ жизни иной, далекий от совдепа, – вот и цветут. А здесь, у нас, даже интердевочки – с налетом какого-то отечественного безобразия. Оно, конечно, лучше синица в руках… И не могу сказать, что целомудрие – моя отличительная черта. За неимением гербовой пишем на простой. И этой «простой бумаги» я исписал не одну кипу – перо… хм… навострено, чернил… хм… с избытком хватает. Но все больше так, на вечерок-ночку – исписал и забыл, подавай новый чистый лист. Пока это устраивало – и меня, и… синиц.

Так вот. «Заика» меньше всего была похожа на синицу. Больше – на журавля. Очень изящного. Из забугорного «видика». Не дива, но такая… дева. Только продрогшая. Может, у нее образ жизни иной? Далекий от совдепа? Вряд ли. Стояла бы она у дверей, не решаясь постучаться! Впрочем, на бесцеремонности как раз играют проституточки. Но в «Пальмиру» они заглядывают относительно редко, больше по утрам, после напряженных ночных будней, – да и знаю я их всех наперечет. А «заику» не знаю, первый раз вижу. И вижу не без удовольствия. Если заикание у нее – физический недостаток, то он единственный физический недостаток. В остальном – сплошь достоинства. Ах да, мы уже выяснили с ней, что дефект речи – следствие вечерней прохлады: свитерок-то белый с широким воротом легковат, и юбка в обтяжечку по моде, да… но не по погоде. Грейся, грейся, журавель.