Русский щит - [35]

— Не обижайся, боярин! Сам понимаю, как трудно из черных людей сколотить войско. Свое дело ты делаешь с раденьем, и на том спасибо. Все стены посада — и с Лыбеди, и с Клязьмы — отдаю под твою защиту. Стой со своим посадским воинством насмерть!

Большой воевода Петр Ослядюкович посоветовал:

— Завтра же выводи ратников на стены. Пусть там и ночуют, привыкают к месту. — И, склонившись к самому уху боярина, прошептал: — Близко татары, со дня на день ждем…

Встревоженный словами большого воеводы, Иван Федорович не стал дожидаться утра. Прямо с торговой площади ратников повели на стены. Сотники показывали, где ставить людей, проверяли, не осталось ли незащищенных мест. Ополченцы собирали котомки с харчами, прощались с домашними. Хоть и рядом с избой городская стена, но доступа на нее женам и ребятишкам не было. Об этом десятники предупредили строго-настрого. Только в обед велено было бабам приносить ратникам горячее варево, а в остальное время — ни-ни!

Ратники сумерничали у бойниц, негромко разговаривали. Старики наставляли молодых, для которых эта осада будет первой:

— Зазря не любопытствуй, из бойницы голову не показывай. Дурную голову стрела любит. Не суетись, сиди тихохонько, будто нет тебя. А покажется татарин над стеной — тут не мешкай, сшибай его копьем, пока ему биться несподручно. Товарищу помогай, товарищ тебе тоже в беде поможет…

Посад готовился к смертному бою…

Иное было в боярских хоромах Нового города. В ту самую ночь, когда посадские ратники готовились выйти на стены и бабы, глотая слезы, доставали со дна сундуков ненадеванные смертные рубахи, в горнице суздальского боярина Ондрея Федоровича Голтяева собрались бояре-вотчинники. Все тут были свои, говорили не таясь.

Не об обороне города говорили, а о том, как самим спастись, как уберечь богатство. Чай, не смерды-лапотники, которым и смерть не страшна! Жили ведь крепко, сытно, празднично — от такой ли жизни смерть искать?!

— Нашествие иноплеменное — это для кого как, — рассуждал громогласно боярин Ондрей. — Может, плохо, а может — и не очень. Подрежет сабелька татарская князю Юрью крылышки, а то много силы забрал, бояре для него служебниками стали, а не слугами вольными, как в прошлые времена! Опасно, конечно, но и нашествие избыть можно, если разумно поступать…

Бояре согласно кивали: мудро говорит Ондрей Федорович, далеко заглядывает! А тот продолжал наставлять:

— Пусть посадские мужики за Владимир головы кладут. А по мне, старый град Суздаль милее, благолепнее. Наш боярский Суздаль! Ему стольным градом приличней быть, древнюю свою славу возрождать. И будет так, бояре, будет!

Боярин Фома, давний недоброжелатель великого князя, высказал затаенное:

— Отъезжать нужно, бояре, из Владимира. Кто хочет — в свою вотчинку, а кто — в лесные места. А то и дальше, за Волгу. Есть там города безопасные, монастыри — не добраться туда зимой царю Батыге. Хоромы свои беречь нечего: даст бог, новые отстроим. Не в хоромах богатство наше — в земле, а землю татары с собой в тороках не увезут.

Несогласных не было: Фома вслух произнес то, о чем думали вотчинники, напуганные слухами о страшной силе царя Батыги. На Фому смотрели с признательностью. Не каждый бы решился взять на себя почин!..

Отъезжать решили тайно, по одному: сначала — большие бояре, заметные, а уж потом — те, кто родом поскромнее. Расходясь, троекратно целовались, клялись держать договор в секрете.

И застучали то здесь, то там ворота боярских дворов. Крытые сани, сопровождаемые молчаливыми всадниками, потянулись к Медным воротам.

Караул у Медных ворот держали боярские холопы. Они пропускали отъезжавших беспрепятственно.

Многие бояре успели покинуть город, пока Петр Ослядюкович, оповещенный ночной стражей, не сменил холопов княжескими дружинниками.

Посадские люди, узнав на следующий день о бегстве бояр, заволновались, грозили пожечь боярские дворы. Самому епископу Митрофану пришлось ходить по улицам, успокаивать народ.

Едва расхлебали эту беду — пришла новая. Купцы на торгу начали закрывать лавки, хлеб припрятали. Цену за хлеб запрашивали, как в голодные годы, непосильную.

Посадские снова зашумели, послали к князю выборных. Всеволод по совету большого воеводы приказал выдать из княжеских житниц по пуду ржи на двор, а на десять дворов — мороженого барана.

Кое-где хлеб посадские взяли сами, прижав купчишек. Оружие-то сейчас — вот оно, у каждого в руках!

Прошел еще день. Тревожно засыпал город. Протирая слезящиеся глаза, вглядывались в темноту сторожа с Золотых ворот. Дрожали, кутаясь в ветхие полушубки, посадские ополченцы на стенах.

В домашних молельнях бояре с чадами и домочадцами (отъехать успели не все) били земные поклоны, молились об избавлении от беды.

Купцы в подклетях шаркали заступами, зарывали в землю серебряные гривны. Так учили уму-разуму, купеческой мудрости деды и прадеды: «Отцу не верь, матери не верь, соседу-доброхоту не верь, а верь землице — сохранит она богатство в целости!»

Большой воевода Петр Ослядюкович, умаявшийся за день, забылся тяжелым сном. В ногах воеводы прикорнул верный отрок Илька.

В просторном домине посадского старосты Комеги собрались предводители посадского ополчения: воевода Иван Федорович, уличанские старосты, сотники. Договаривались в последний раз, кто кому будет помогать, если приступят татары от Лыбеди, если от Клязьмы или от иного места.