Русский щит - [174]

Только в середине лета, в самую сушь, болота и протоки мелели, обнажая тропы и броды. Но тогда Смоленск стерегли от врагов леса.

Леса были везде: на берегах бесчисленных рек, речек и ручьев, вокруг озер, на украинах болотин.

Но не глухим, забытым богом и людьми захолустьем была Смоленская земля, а пересечением древних торговых путей. Здесь сближались истоки великих русских рек Днепра, Волги, Двины. Сближались и соединялись воедино протоками, малыми реками и волоками. Через свои притоки тянулись к Смоленску и рязанская река Ока, и новгородская Ловать, питавшая лесными водами озеро Ильмень.

Реки были богатством и бедой древнего русского города Смоленска. По рекам приплывали к городу мирные струги купцов и хищные воинские ладьи завоевателей. От торговли Смоленск обогащался и обрастал многолюдными посадами, а врагов встречал крепкими полками и боевыми башнями. Посадские люди Смоленска быстро собирались со своими чадами и домочадцами на Гору, под защиту крепостных стен, без сожаления оставляя дворы свои на поток и разорение. Знали: если выстоит сам град Смоленск, будут и новые дворы, и зажиток к ним.

Безлюдье и настороженная тишина встретила ратников князя Федора Ростиславича, когда они высадились с ладей у Крылошовского конца города. Ветер гнал по пустым улицам клубы пыли. Жалостно поскрипывали двери покинутых изб. В клетях и амбарах — чисто, хоть шаром покати, одни мыши в углах тоскуют. На церковных дверях пудовые замки. А деревянных храмов на смоленском посаде было много, чуть не на каждом углу. Ярославские ратники нерешительно стягивали с голов шлемы, крестились на иконы, прибитые над церковными дверями. «Господи, спаси нас и помилуй — не по своей воле сюда пришли!»

Княжеская дружина и городецкий полк высадились на берег в другом месте, возле пристаней торговой Смядынской бухты.

Федору Ростиславичу подвели коня.

— Пошли гонцов на другие посады, чтобы не жгли дворы и храмы не разбивали, — приказал Федор воеводе Василию Шее. — Не в чужой город входим — в свою отчину!

— Уже наказывал всем, чтоб держали себя бережно, — недовольно скривился воевода.

— А ты еще раз напомни. Люди-то с нами разные!

Несколько дружинников, нахлестывая коней, скрылись в посадских улицах.

Дружина Федора Ростиславича пересекла посад и выехала на просторную торговую площадь, за которой высилась воротная башня и стены из деревянных, составленных впритык срубов. Через ров к башне были перекинуты легкие дощатые мостки.

Воевода Василий Шея подъехал к краю рва. За спиной воеводы — четверо круглогрудых нарядных трубачей. Ветер раскачивал красные кисти, привязанные к трубам.

Василий Шея поднял руку.

Трубачи враз поднесли трубы к губам.

Хриплый, оглушающий рев понесся к стенам.

— Старцы градские и вечники! — надрывался криком воевода. — Господин ваш Федор Ростиславич желает говорить с градом Смоленском!

Но молчал град Смоленск. Не распахивались окованные железом ворота, не поднимались над стенами зеленые березовые ветви — знак примирения. Только потаенное шевеленье в темных щелях бойниц позволяло угадывать на стене присутствие множества людей, но собрались они не для переговоров, а для битвы — железо бряцало на стене…

Снова ревели, захлебываясь, трубы. Кричал воевода Василий Шея, грозя княжеской опалой всем горожанам. Тщетно. Смоленск молчал.

Иногда молчание красноречивее слов. Молчание смолян было решительным отказом принять князя Федора Ростиславича.

Князь Федор обнажил меч.

Дружинники расступились, освобождая дорогу пешей рати, которая выливалась потоками из посадских улиц на площадь. Ярославские ополченцы и пешие городецкие ратники со штурмовыми лестницами и охапками хвороста для примёта через ров побежали к стене.

Но добежали немногие. Бесчисленные стрелы, как струи дождевой воды, полились из бойниц. Тяжелые каменные глыбы, сброшенные с высоты воротной башни, подминали целые ряды нападавших. Всё заволокло пылью, и не видно было, кто из ратников Федора бежит с криком к городской стене, кто стонет, катаясь по земле, а кто уже застыл, навеки умолкнув.

Когда ветер отнес в сторону пыльное марево, только тела павших, как кочки на ржавом болоте, остались на площади, и было их очень много.

Федор Ростиславич еще раз поднял меч.

Теперь впереди шли спешенные дружинники, неуязвимые для стрел в своих панцирях и кольчугах. Перешагивая через павших, дружинники дохлестнули до самых ворот. Но топоры крошились о железные полосы, которыми были окованы воротные створки, а сверху густо сыпались камни, бревна, тучи золы и песка, низвергались потоки горящей смолы.

Тусклым смердящим пламенем занимались мостки, перекинутые через ров. Дымящиеся головки со змеиным шипеньем падали в зеленую зацветшую воду. Клубы дыма и пыли опять скрыли сражавшихся.

По улицам посада подбегали припоздавшие ратники, скапливались позади князя. Федор все не подавал знака идти на приступ. Воевода Василий Шея протягивал к нему умоляюще руки:

— Останови приступ, княже! Не губи войско!

Федор Ростиславич помедлил, со вздохом кинул в ножны меч:

— Твоя правда, воевода. Не приступом нужно брать Смоленск, а крепким облежаньем.

Трубы печально пропели отступление.