Русский Рокамболь - [19]

— А что же, разве тут худо? — спросил Андрюшка, и задыхающийся немного голос его прозвучал как-то странно.

— Не худо! — медленно отозвалась Софья. — Теперь мы плывем ведь не по течению, а назад, против…

— Да, назад, против течения! — многозначительно отвечал Андрюшка и вдруг бросил весла. — Фу! Немного устал.

Он провел рукой по волосам. Кругом было тихо и безлюдно, берега едва виднелись справа и слева. Лучи заката длинной золотой полосой дрожали от горизонта вдоль по всей реке, словно хребет гигантской стальной змеи.

В воздухе тоже было тихо и беззвучно. Веяло каким-то сырым холодком.

— Наташа! Хотите… сесть на мое место?.. Погрести немножко, — вдруг проговорил Андрюшка, и голос его, желавший казаться спокойным, прозвучал неестественно.

Но тем не менее он продолжал:

— Вы возьмите одно весло, а Софья Николаевна другое… а назад я опять сяду на весла… уже один.

Наташа тотчас же согласилась, с улыбкой согласилась и Софья.

— Только как мы будем переходить тут на самой середине реки? Если бы у берега…

— Ничего! — сказал Андрюшка. — Вода совсем спокойна… Ну, скорей!..

Наташа приподнялась, и вдруг случилось что-то ужасное… раздался крик и плеск воды, Софья Николаевна кинулась к сестре на помощь, но, получив удар, без чувств упала в воду.

Наташа еще раз крикнула, но ее достала рукоятка весла, и через миг все успокоилось. Поверхность реки, поглотившая две жертвы, была так же игриво зыбиста, и так же длинная огненная полоса трепетала от горизонта вниз, пока мог видеть глаз.

Лодка с двумя дамами и гребцом вернулась на пристань глубокой ночью… Дамы были чересчур веселы, от них пахло вином. В лодке нашли недопитую бутылку вина и много объедков закусок и фрукты.

С шумом и хохотом выскочили «барышни», и вскоре подкативший извозчик увез всех троих в даль безмолвной набережной.

Орел без крыльев

Как раз посредине бонтонной улицы, там, где слева и справа высятся разные особняки-палаццо, сконфуженно ютился неприглядный каменный домик в два этажа. Архитектура его была старинная, простая, но видно было по всему, что он никогда не был приспособлен к барскому обитанию, а, наоборот, всегда служил уголком дохода для своего владельца.

Тут отдавались квартиры внаем. Подъезда с улицы совсем не было. Приходилось входить в довольно неопрятные ворота с облупившейся штукатуркой, свернуть налево или направо к двум черным лестницам.

В одной из квартир этого дома, окнами выходящей на улицу, жили граф и графиня Радищевы.

Помещение состояло из шести комнат. Вопреки внешнему виду дома, оно было не лишено даже некоторой роскоши в отделке.

Зала была довольно просторна. Лепной потолок ее был заново выбелен; паркет блестел, точно так же как и бронзовые скобки оконных рам.

Посередине висела старинная бронзовая люстра, дорогая, но тоже старомодная мебель была еще достаточно свежа, зеркала в бронзовых рамах упирались в потолок и выступали краями из простенков, давая тем понять, что когда-то украшали собою более просторное помещение.

Направо был кабинет графа, окна которого были задернуты зелеными полузанавесками. Тут были массивные диваны, шкафы, ковер, блестела бронза и помпезно властвовал громадный письменный стол.

Налево была голубая гостиная, дальше будуар графини, спальня и ванная комната.

Из кабинета, мягко ступая пробковыми каблуками изящных сапог, вышел худощавый, стройный мужчина лет за пятьдесят. Черные волосы как-то странно дисгармонировали с морщинами желтого обрюзгшего лица, черты которого, впрочем, носили еще следы замечательной красоты. Это был граф Иероним Иванович Радищев. Проходя мимо зеркала, он бросил в него беглый взгляд, поправил волосы и прошел на «половину» графини. Ему предстоял сегодня важный и решительный разговор с нею.

Когда-то, в былые годы, граф Иероним, служа в полку, славился как наездник и записной кутила, картежник и ловелас. Словом, это был дюжинный тип петербургского света; недюжинна была только красота его, доставившая ему громадное количество самых разнообразных побед.

У графа до последнего времени сохранился небольшой сундучок из душистого дерева, где среди разгородок лежали сотни амурных писем и записочек. Конечно, собирались и хранились они с единственной целью воспоминаний о минувшем.

Одновременно с содержимым этого ящика он хранил в другом ту самую уздечку с серебряными удилами, которую он снял с «бедной Мэри», когда она под ним сломала себе спину, откинувшись во время скачки.

Эта Мэри, выписанная из Англии, стоила ему баснословных денег, и теперь, открывая иногда сундучок, где осталась от нее только одна узда, граф любил вспоминать «невозвратное», погружаясь мыслью во все детали его блестящих картин.

От воспоминаний триумфов скакового круга мысли его перебрасывали на триумфы арены паркетов. Тогда он вспоминал о существовании другого ящика, заключающего в себе трофеи другого спорта. Да, спорта! Про женщин он однажды даже выразился так: «Женщин, господа, я люблю, а лошадей уважаю». Три года пребывания в «полку», однако, так солидно пошатнули денежные дела его, что необходимо было подать в отставку. Тогда отец, мать и две тетушки решили перевести Иеронима на гражданскую службу.