Русский путь - [4]

Заложенное в природе маргиналов стремление к уравниловке и социализации любой ценой вновь реализовывало линию рабства в русской истории. Непрерывная борьба линии рабства и свободы, странная диалектика их взаимопроникновения формировали постоянную духовную напряженность, «эсхатологическую обращенность к концу» (Н. Бердяев), тождественную русской идее. Русскую свободу отдавали на заклание реформам, но ее же, взнузданную й закабаленную, зачастую заставляли тащить их лямку. Правда, тотальный террор происходил далеко не во всех случаях. В том и величие времени Петра, что его реформы не уничтожили внутреннего развития допетровской Руси, скорее оседлали, ввели его в жесткие рамки самодержавия. Рамки эти со временем слабели, что способствовало вызреванию органов гражданского общества внутри самодержавной скорлупы. Вот почему только петровские реформы и могут считаться прогрессивными — их созидательная сторона определенно доминировала над разрушительной — в конечном итоге ничего из русской истории не было вычеркнуто окончательно.

В противоположность петровским реформы Грозного наломинали, скорее, государственный разбой, предпринятый исключительно ради укрепления его личной власти, для истребления врагов трона. Что касается сталинизма, то это вообще была тупиковая ветвь русской истории, поскольку тут преобладала разрушительная сторона. Построение более или менее современной промышленности за счет прямого уничтожения крестьянства и разрушения гражданского общества привело к созданию такой социальной структуры, в которой потенциал развития, связанный с формированием динамичных слоев населения страны, вполне возможно, не удастся воссоздать еще долгие десятилетия. В этом состоит историческая вина сталинизма. И в этом трагедия России.

Линия рабства, или, что однозначно, линия развития восточного общества в истории России, сформировалась еще в XIV веке во времена Ивана Калиты, породив в период Ивана Грозного и собственную основу — служилое дворянство. Еще ранее, до Калиты, в послебатыевские времена княжеская власть, в условиях одновременной экспансии немцев и монголов, без колебаний сориентировалась в сторону последних, поскольку немцы несли с собой усиление старинного врага княжеской власти — городов. Что касается монголов, они придали ей несвойственный дотоле первобытный динамизм восточного общества, выпестовав Московское царство в его новой роли. Именно монголы вручили ярлык на великое княжение московским князьям, считая их единственной политической силой, способной обеспечить бесперебойное поступление дани в Орду. Анализируя все это, яснее видишь, как историческая доминанта начинает выступать в виде какой–то безличной могучей силы, заставляя политиков делать, по существу, однозначный выбор. Русским князьям — предпочесть монголов немцам. Монголам — целенаправленно взращивать собственного могильщика, сперва передав русским князьям функции сборщиков дани, а Москве затем — ярлык на княжение. Во всем этом есть какая–то жесткая даже жестокая логика, и за исключением нескольких точек, когда линии свободы и рабства представляются равновозможными, в большинстве случаев общий вектор интересов людей, принимавших во времена оны судьбоносные для страны решения, определенно указывал в сторону Востока, восточного общества…

Факт в том, что линия восточного общества доминирует со времен Грозного по сей день. Причем не просто доминирует, но испытывает внутреннюю, вполне понятную эволюцию, в результате которой реформы становятся все разрушительней, власть сильнее, а общество, по крайней мере в какой–то своей части, все более монолитно–архаичным. Историю, по существу, просто удалось обратить вспять. В этом смысле прослеживается вполне определенная логика реформ. Грозный — это ослабление и подчинение себе свободы, Петр — обуздание ее, но и принуждение к работе на себя, и, наконец, Сталин — попытка разрушения линии свободы в русской истории. Конечный же итог — доминирование восточного уклада в истории России. Особенно это заметно в сфере государственного управления, где основой служила власть–собственность восточного общества, диктовавшая принципы функционирования хозяйства и всей базисной сферы. Со времен Грозного русская государственность была своеобразной оболочкой, в которую царская власть, пользуясь военной силой служилого дворянства, загнала еще феодальное в своей основе общество, чтобы за счет усиления крепостническо–рабских отношений в сфере производства обеспечить свое влияние в базовых структурах. В этом была заинтересована и феодальная знать. Надстроечные структуры общества царская власть обеспечивала деспотическими методами.

Уникальный феномен своеобразного «оболоченного» восточного общества в том и состоит, что феодализм остался как бы «внутри», что над феодальными отношениями в любой сфере доминировало государство. Иными словами, государственная собственность всегда управляла частной, вотчинной–наследуемой.

Доминирование государственной собственности, начавшееся во времена Грозного, выразилось в том, что была сформирована поместная система, где господство государства в сфере собственности на землю сопровождалось частным владением и общинным землепользованием. Вне системы, да и то лишь в небольшой степени, оставались вотчины, которые переходили по наследству.