Русский путь - [2]

Господство отчужденных сил в истории России приводило к тому, что течение и смысл исторических процессов временами обретали характер, противоположный нормальному. Усиление власти, необходимое исключительно для того, чтобы, подвергнув насилию социум, провести реформы, сохранялось и после проведения преобразований; общество же, принявшее на себя очередной удар, ничего не получало в компенсацию. В процессе реформ развитие производительных сил сопровождалось примитивизацией производственных отношений. Так «реформы» Сталина привели к абсолютному насилию практически во всех сферах жизни. Процесс развития технико–технологической и военной базы страны, производимый во внешней, отчужденной, неприемлемой для общества насильственной форме, подавляя всю гамму человеческих отношений, приводил к регрессу, движению вспять — к более примитивным архаичным отношениям между людьми и в обществе, и в производстве. В результате процесс реформ сопровождался упадком культуры, одичанием всех слоев общества.

В каждом случае, однако, это происходило по–разному. Реформы Грозного в XVI веке сопровождались упадком институтов гражданского общества, исчезновением соответствующих культурных навыков в тот исторический период. (Так, эпистолярные источники, связанные с русской демократической сатирой XVI–XVII веков, прослеживают постепенное исчезновение развитых институтов судопроизводства, которые при разрешении конфликтов подменялись непосредственным насилием.)

На этом фоне реформы Петра представляли собой, несомненно, наиболее прогрессивный тип реформизма в России. Однако же массовое освоение западной культуры верхами общества сопровождалось утратой собственной культуры низами, что также носило массовый характер. Никакая культура, а особенно культура народа, не живет в вакууме, для ее развития необходимы и воля, и свобода, однако все большее закабаление крестьянства, попытки приструнить казачество привели к утере свободы и воли, что и объясняет массовый исход в леса Севера и Сибири носителей и хранителей этой культуры — раскольников, спасавшихся от «царя–антихриста».

Раскол русской церкви 1656 года приобрел по существу характер раскола общества, поскольку свое бегство в периферийные области Русской земли раскольники противопоставили дальнейшей централизации власти, закрепощению народных масс. Хранители и ревнители старинных прав и свобод, они увозили в леса старинный уклад, зародыш гражданского общества, который тем временем добивали сапоги самовластья.

Так в нашей истории линия насилия, временами переходящая в прямое рабство, обрела свою противоположность — линию свободы.

Вне всякого сомнения, раскольники были наиболее передовой частью русского общества, олицетворяя прогрессивный уровень общественных отношений Н. Бердяев отмечает, что «раскольники были даже грамотнее православных». И что они «…обнаружили огромную способность к общинному устройству и самоуправлению». Лишь идеологическая предубежденность, перекочевавшая на страницы советских учебников из соответствующих дореволюционных представлений, препятствует признанию этих фактов. Однако нетрудно разглядеть, что дала России свобода: это и промышленный Урал, и казачество Донское, Сибирское, Семиреченское, многое другое.

Раскольники — эти своеобразные русские протестанты — выработали, подобно их западным собратьям, демократические структуры самоуправления, религиозные идеологические установки, в рамках которых основной ценностью был труд. Фактически речь идет о русском варианте известной протестантской этики, заложившей, по мнению многих исследователей Запада, идеологические основы развития капитализма. Материальной основой послужила совершенно иная организация общества. По сравнению с остальной Россией, примирившейся с крепостничеством, община раскольников базировалась на собственности, приближающейся к частной (отдельное подворье), и связана была — в отличие от основной территории России — с демократическим самоуправлением, а не с круговой порукой. По сути, община того же типа лежит в основе современного западного общества (свободные города, магдебургское право и т. допетровская реформа, ставившая целью приблизиться к Западу, была бы невозможна без этих корней народной свободы. Под железной пятой самодержавия деревням уральских старообрядцев пришлось тянуть лямку казенной промышленности, но даже и в наши дни всенародного разложения, массовой утери трудовой этики под прессом самовластия и казенщины раскольничьи области Урала и Сибири (в какой–то своей части) сохранили моральный облик и трудовую закваску предков, столетья назад вкусивших от древа старинной русской свободы, ставшей сейчас почти реликтом.

Сталинский погром окончательно истребил ростки свободы, взошедшие на благодатной почве Петербургской империи. Вольнолюбивое казачество, в основной своей массе не приняв революции в ее военно–коммунистическом варианте, частью эмигрировало еще до сталинских репрессий, частью было истреблено, разбросано по территории страны позже, когда в процессе введения вожделенного единомыслия заработала тоталитарная мясорубка, перемалывая все лучшее, чем могла бы гордиться Россия. В то время как Урал, экспроприированный, закрепощенный, как и встарь, на казенных заводах, ковал, по своему обыкновению, военную мощь стране, культура раскольничьей, свободной Руси методически, варварски истреблялась. Разорялись церкви, сжигались книги, глумились над святынями… Делалось это намного безжалостнее, грязнее и подлее, чем в центре, благо тут глушь, да Север, да вотчина НКВД. В опустевших, населенных сегодня лишь стариками уральских деревнях по сей день рассказывают и перестанут рассказывать только тогда, когда перемрут внуки внуков, как в порыве такого верноподданнического глумления какой–то партийный секретарь повелел сколотить себе из икон кресло, ясно указав место духовной культуры аборигенов при новой народной власти…