Русский национализм и Российская империя - [7]

Глава 1. НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКИЕ ВЫЗОВЫ, ИМПЕРСКИЕ ДИЛЕММЫ

В самом начале войны казалось, что Россия будет твердо придерживаться как традиций международного права, так и своей собственной практики и воздержится от определенных мероприятий против подданных вражеских государств на своей территории. Весьма важный циркуляр Министерства внутренних дел (МВД) от 26 июля 1914 г., направленный всем губернаторам, недвусмысленно устанавливал, что мирные «австрийцы и германцы, находящиеся вне всякого подозрения, могут оставаться в своих местах и пользоваться покровительством наших законов или выехать за границу»^{28}. В том же ключе выступили и «Русские ведомости», основываясь на анализе российских и международных мер во время предыдущих военных конфликтов и обещая, что права вражеских подданных не будут ограничены: «В отношении подданных неприятельского государства, застигнутых в момент объявления войны на неприятельской территории, никакие меры, которые ухудшали бы их личную или имущественную безопасность, абсолютно недопустимы: они пользуются полной охраной и находятся под покровительством законов страны, как и в мирное время»^{29}.

Если первоначальные декларации утверждали, что иностранные подданные будут оставлены в покое, то и первая в России полномасштабная массовая военная мобилизация также сопровождалась дружным хором заявлений с призывами о забвении национальных и социальных различий с целью объединения всего сообщества граждан для общей борьбы. В Высочайшем манифесте об объявлении войны Германии 19 июля 1914 г. царь призывал: «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага»^{30}. Данная сентенция на всем протяжении войны рефреном повторялась в публикациях и речах государственных и общественных деятелей даже весьма различных политических взглядов.

Происходившее на улицах городов по всей стране лишь усиливало ощущение того, что внутренние разногласия действительно должны быть забыты. 19 июля 1914 г. огромные толпы народа по всей стране собрались на патриотические манифестации в поддержку войны до полной победы^{31}. Земства, сельские сходы, общественные клубы и объединения активно слали телеграммы с выражением преданности и полной поддержки объединенных усилий для достижения победы^{32}. Печать всего политического спектра неустанно твердила о «невиданном в истории единении всех народов России».

26 июля Государственная Дума собралась на весьма важное пленарное заседание. Один за другим представители различных партий и национальностей империи всходили на трибуну и от имени своих избирателей заявляли о полной поддержке начавшейся войны. Людвиг Люц, представлявший общины немецких колонистов, решительно объявил:

Наступил, господа члены Государственной Думы, час, когда немцы, населяющие Россию, верноподданные Его Величества, сумеют защитить достоинство и честь великого государства и снять то оскорбление, которое могло быть нанесено одним предположением, что русско-поддан-ные немцы могут изменить своему отечеству, чести и достоинства которого они никогда не забудут и никогда его не забывали^{33}.[13]

Н.М. Фридман, выступавший как представитель российского еврейства, заявил, что, хотя «в исключительно тяжелых правовых условиях жили и живем мы, евреи, и тем не менее мы всегда чувствовали себя гражданами России и всегда были верными сынами своего отечества». Барон Г.Е. Фелькерзам провозгласил, что прибалтийские немцы, как и ранее, безусловно выполнят свой долг как верноподданные русского царя. Лидеры конституционно-демократической партии официально объявили о прекращении внутриполитической борьбы и о полной поддержке правительства и царя в общей битве с внешним врагом. Председатель Санкт-Петербургской городской думы либерал В.Д. Кузьмин-Караваев восторженно заявил, что «среди нас теперь ни национальностей, ни партий, ни различия мнений. Россия предстала перед германизмом как один великий человек»^{34}. А либеральная газета «Речь» с торжеством утверждала: «Они ошиблись и поверили глупой клевете о неспособности русской интеллигенции и народа проявить чувства пламенного патриотизма для защиты чести и достоинства России»^{35}.

Подобная всенародная демонстрация верноподданнических чувств, преданности делу общей борьбы с внешним врагом и отказа от конфликтов со своими давними внутренними антагонистами и правительством произвела глубокое впечатление на все общество. Этот момент стал ярким символом и исходной точкой для российского дискурса, разворачивавшегося на протяжении всей войны, чем-то напоминая состояние «гражданского мира» (Burgfrieden) в Германии и «священного единства» (Union Sacree) во Франции^{36}. Как справедливо отметил Джошуа Санборн, мобилизация общества для войны породила настоящее чувство нации и тот самый здоровый национализм, способный, как казалось, преодолеть национальные различия на всей территории империи^{37}.

Однако с самого начала войны государство столкнулось с определенной дилеммой. Оно желало поощрить патриотические манифестации и выражения воинственного энтузиазма, но при этом так же необходимо было поддерживать порядок. Даже во время этого великого единения нации проявилась и обратная его сторона. 22 июля в Петрограде толпа в несколько тысяч человек проследовала от Зимнего дворца к германскому посольству, по пути разбивая витрины магазинов с немецкими вывесками, а также разгромив немецкий книжный магазин и несколько контор газеты «St. Petersburger Zeitung»