Русский Лондон - [11]

Несколько раз Петр посетил Тауэр, где ему показывали тюрьму, в которой «честных [т. е. знатных] людей содержат за караулом», рассказывали о событиях, связанных с замком, и показали всякие редкости, но поостереглись обратить его внимание на топор, которым отрубили голову королю Карлу I, боясь, что разгневанный таким напоминанием царь может схватить его и выбросить в Темзу, «дабы не давать повода вспоминать о том, какое впечатление на его отца царя Алексея и на весь русский народ произвела казнь короля».

Тауэр привлекал Петра главным образом тем, что там находился монетный двор, управляющим которого был знаменитый ученый Исаак Ньютон, но Петр вряд ли встретился с ним, т. к., вероятно, Ньютон тогда жил в Кембридже. В Тауэре Петр внимательно знакомился с производством и отделкой монет – русские монеты и русское денежное хозяйство были примитивны, и Петр по возвращении в Россию занялся кардинальным реформированием монетного дела, в частности чеканкой на иностранных машинах новых монет, избавляясь от ненавистных ему «старый вшей», как он называл крошечные и небрежно сделанные русские копейки.

Во время пребывания Петра I в Лондоне его привели в Вестминстер-холл*, где он увидел много людей в мантиях и париках. Ему сказали, что все они юристы, законники. «Законники? – удивился Петр. – В моем государстве только двое таких законников, и когда только вернусь, обоих повешу». Петр посетил верфь под Лондоном, в Редриффе (недалеко от Детфорда), где для него строился корабль, а также поехал в городок Чэтем у впадения реки Медуэй в Темзу и наблюдал за спуском на воду военного корабля на верфи в Редклифе (так назывался небольшой городок, где были построены первые доки, теперь лондонский район Rotherhithe), основанной еще королем Генрихом VIII.

Специально для Петра король Вильгельм устроил морские маневры и пригласил его в Портсмут. Петр был восхищен увиденным и сказал адмиралу Митчеллу, что быть английским адмиралом лучше, чем русским царем, чем его, вероятно, и не удивил. На обратном пути царь и сопровождающая его небольшая свита остановились в селении примерно на полдороги от Лондона. Сохранился любопытный счет, по которому можно судить, как ели в то время россияне. За завтраком съели половину барана, четверть ягненка, десять куриц, двенадцать цыплят, семь дюжин яиц, выпили три кварты (кварта несколько больше литра) бренди и шесть кварт вина с пряностями; обед же состоял из 5 стоунов (один стоун равен 6,3 кг) говядины, одного барана весом 56 фунтов (фунт – это почти 0,5 кг), трех четвертей ягненка, плеча и филе телятины, 8 куриц, 8 кроликов, двух дюжин с половиной сухого вина и дюжины кларета.

Как ни старался Петр сохранить инкогнито (его имя так ни разу и не появилось в «London Gazette», единственной официальной тогда газете), это ему не удавалось: его узнавали на улицах, в пабах, на верфях. Как писал английский историк Томас Маколей в своей «Истории Англии», «его величественная фигура, его лоб, показывающий ум, его проницательные черные глаза, его татарский нос и рот, его приветливая улыбка, выражение страсти и ненависти тирана-дикаря в его взгляде, когда он хмурил брови, и в особенности странные нервические конвульсии, по временам обращавшие на несколько секунд его лицо в предмет, на который нельзя было смотреть без ужаса, громадное количество мяса, которое он пожирал, пинты водки, которые он выпивал и которая, по рассказам, была заботливо приготовлена его собственными руками, шут, юливший у его ног, обезьяна, гримасничавшая у спинки его стула, – все это было несколько недель любимым предметом разговоров. А он между тем избегал толпы с гордой застенчивостью, разжигавшей любопытство»[25].

Но бывало и так, что он оставался не узнанным. Как-то он вместе с маркизом Кармартеном шел по Стренду, одной из главных и оживленных лондонских улиц, его толкнул носильщик с большой ношей на плече. Петр чуть было не ударил носильщика, но тут вмешался Кармартен, остановил его, а носильщику сказал, что он грубо толкнул самого царя. Носильщик обернулся, посмотрел и презрительно сказал: «Ха, царь! Все мы тут цари!» И пошел прочь как ни в чем не бывало. Можно представить себе, чем окончилась бы такая же сценка в Москве…

Петр посетил главу англиканской церкви архиепископа Кентерберийского в его резиденции, Ламбетском дворце*. О беседе с ним ничего не известно, отмечается только, что там Петр завтракал, причем, как пишут мемуаристы, почему-то отказавшись сесть, а также то, что на Петра произвела впечатление библиотека архиепископа. При виде ее он сказал, что никак не мог предполагать, что на свете может быть так много печатных книг, что и неудивительно, ибо в России даже в домах богатых и образованных вельмож находилось совсем немного книг. Петр присутствовал на церемонии причащения и рукоположения и «остался очень доволен».

Больше известно о встречах и беседах Петра с епископом Солсберийским Бернетом, написавшим о них в «Истории моего времени», опубликованной в 1766 г.

Очень возможно, что Петр сам просил короля Вильгельма о встрече с англиканским священником: наряду с вопросами чисто прикладными – судостроением, ремеслами, мастерскими – Петра интересовали вопросы религии, которыми он интересовался еще в московской Немецкой слободе. По приказанию короля и церковных властей епископ Бернет встретился с царем, они долго беседовали и заинтересовали друг друга, встречи продолжались и впоследствии. Бернет оставил одни из первых воспоминания о Петре: «Он человек очень горячего нрава, вспыльчивый и очень жестокий в своих страстях. К тому же он разжигает свой пыл употреблением большого количества водки, которую он сам и делает с большим старанием. Это человек, подверженный судорогам, которые охватывают все его тело, и его голова тоже, как кажется, поражена этим. У него нет недостатка в способностях и он обладает знаниями в большей степени, чем это можно было бы ожидать от его образования, которое было слишком незначительным. Отсутствие рассудительности и неуравновешенность проявлялись в нем достаточно часто. Кажется, он быть предназначен самой природой скорее корабельным плотником, нежели великим князем – это было его основным увлечением и предметом изучения, пока он был здесь. Он многое создавал своими руками и практически самостоятельно делал модели кораблей. Он рассказывал мне о своих планах по поводу великого флота на Азове, с помощью которого он планировал напасть на Турецкую империю. Однако создавалось впечатление, что он не способен выполнить такой великий план, хотя впоследствии в нем обнаружился больший талант вести войны, по сравнению с тем, как казалось в тот момент. Он вроде бы понимал наши доктрины, но не стремился менять положение вещей в Московии. Конечно, он решил поддерживать образование и учить своих людей, отправляя некоторых из них в путешествия по разным странам, а также приглашая иностранцев приехать и пожить среди них. Он, казалось, все еще был обеспокоен интригами своей сестры. В его характере было сочетание и увлеченности, и жестокости. Он решителен, но мало понимает в войне и, кажется, не совсем интересуется этим. После того как я часто встречался с ним и много беседовал, мне остается только преклоняться перед силами господнего провидения, давшего такому жестокому человеку абсолютную власть над такой большой частью света».