Русский легион Царьграда - [13]

– Вижу, ты брата моего младшего, Мечеслава, водой напоила.

– Да уж напоила, а не разумею, может ли он хоть слово молвить?

– Может, Рада, может, да еще и тебя перемолвит! – ответил, улыбаясь, Орм. – Здоровы ли бабушка и Лычко?

– Бабушка жива, здорова, а Лычко просил, чтобы ты проведал его да про поход в земли радимические рассказал.

– Проведаю. Передавай им поклон.

– Передам.

Рада попрощалась и легкой походкой направилась к повозкам, на которых везли тяжело раненных ратников. Мужчины глядели ей вслед.

– Хороша дева, – сказал Орм, – да судьба у нее тяжкая. Родители изошли, остались бабка да брат хворый. Его на лову медведь поломал, с той поры и не встает, а было время, на ятвягов вместе с ним ходили. Вот судьба, а? Чтоб бабку и брата прокормить, Рада заключила ряд с купцом Будилой, пошла к нему в челядь. Челядинка – не раба, купец, видать, забыл об этом, стал домогаться ее, и Рада пожалилась мне. Встретил я Будилу, пригрозил, что сначала голову снесу ему за сестру своего ратника, затем доложу князю о содеянном, а каков будет княжой гнев на мне, и будет ли ему, Будиле, уж не узнать… Да-а… Нам пора!

– Мне бы сестру отыскать.

– Быстрый ты у меня… Киев велик, такие дела, как наши, тут в один день не делаются. Нынче не выйдет у нас ничего. Но я времени зря не терял, кое с кем уже переговорил. Если повезет, завтра первые весточки получим и о твоей сестре, и о моей.

– А об отце?

– И об отце, – ответил Орм без прежней уверенности в голосе. Глянул на поникшего Мечеслава, сказал строго: – Не забывай, он – воин!

Перед ними, словно из-под земли, вырос обозный Жданок. Переминаясь с ноги на ногу, напомнил:

– Насчет возка и лошади спросить хотел. Без твоего, господин, последнего слова взять не решаюся.

– Слова своего не меняю. Бери. Заслужил.

Жданок поклонился.

– Это я тебе, дядя Жданок, кланяться должен за заботу твою обо мне, – сказал Мечеслав. – Забудь, если обидел чем.

– Да чего уж там…

Жданок подошел к повозке и, взяв лошадь под уздцы, не спеша направился восвояси.

* * *

Назавтра, утром, Орм пришел в молодечную, где обосновался Мечеслав.

– Вижу, в баньке помылся, добро. – Подал новую рубаху, порты и широкий кожаный пояс. – Вчера бы нам эту куплю сообразить, да не спопашились… Облачайся, пойдем остатнюю сряду тебе справлять, это не дело – по княжой молодечной в радимических поршнях шаркать. Ребятки, поди, посмеивались?

– Да кто как… По уму, – с полным безразличием ответил Мечеслав. – Кто понимал, что в поршнях мне, раненому, легче дотопать до Киева, чем в сапогах, тот помалкивал.

– Взрослеешь, – сказал Орм одобрительно.

Они достигли торжища; сперва наведались на невольничий рынок, затем пошли по рядам. Здесь все гомонило, шумело, кричало, со всех сторон доносилась речь иноземная и своя, племен славянских: тягучая и быстрая, окающая и акающая, прицокивающая и шипящая чуть ли не в каждом слове. Мечеслав, напрягая слух, все-таки понимал всех. Скоморохи, дурачась и танцуя, играли на сопелях, рожках, свирелях, били в бубны. Перекрывая весь этот шум, торговцы зазывали покупателей на все голоса.

– Меды, меды вятские, люди добрые! – кричал широколицый вятич.

– Эй, кон быры́, корош кон! – говорил толстый номад, предлагая коня светловолосому чудину.

– Рыба! Рыба!

– Мечи франкские! Кольчуги крепкие!

– Эй, народ? не зевай, подходи, покупай!

Шумело, бурлило торжище киевское, и средь этого бурлящего людского моря шли Мечеслав с Ормом. Они подходили к купцам, рядились, покупали и шли дальше. Орм иногда отходил куда-то, с кем-то разговаривал, Мечеслав боялся потеряться и ожидал его, не сходя с места. Орм возвращался, и они продолжали свой путь. И вот, когда приобрели все, что надобно было для жизни в лето и зиму, и собрались покинуть торжище, Орм остановил Мечеслава.

– Погодь, лопоть мы тебе справили, да кое-что подзабыли.

Подошел к торговцу оружием. Вернулся, снял с пояса Мечеслава его старенький нож, который отдал ему еще в обозе, сказал:

– Его не должно быть меж нами. На нем и в нем – наш гнев и наша злоба друг на друга. Прими от меня новый. От чистого сердца.

И подал ему нож в широких ножнах, украшенных медными бляшками и фигурками. Это был даже не нож, а малый засапожный меч, которым можно было оборониться и от копья, и от боевого меча. Мечеслав с восхищением оглядывал широкое лезвие, блестевшее на солнце, и рукоять из рыбьего зуба, выполненную в виде готовящегося к прыжку зверя-пардуса. Рукоять влегла в правую руку удобно, как в родную. Мечеслав, вспомнив тряпицу, которой была обвязана левая Ормова рука, мгновенно надрезал себе левую ладонь, кровь закапала на землю.

– Пусть и у меня будет рана, чтоб не держал ты на меня зла-обиды.

Орм выхватил нож у Мечеслава и, сделав себе такой же надрез, приложил свою рану к ране Мечеслава.

– Кровь наша соединилась. Отныне мы с тобой кровные братья, – сказал Орм и обнял Мечеслава.

Когда они шли с торжища, а нанятая таратайка с покупками, влекомая ледащей лошаденкой, плелась за ними, Мечеслав сказал:

– Орм, совестно мне, немало кун потратил ты, чтобы обрядить меня. Чем отплачу?

– Ты разве мне не брат? Не лишай меня радости позаботиться о тебе, раз уж я не смог и не успел ничего сделать для брата Грани. И что куны? Что серебро? Что злато? Ноне они есть, а завтре их нет, как и жизни у воина.