Русский гамбит - [6]

Однако пора предпринять атаку. Как мы условились с Астаховым: два быстрых выстрела из пистолетов, один за другим и чуть погодя третий. И тогда мы несемся во весь опор на этих синеньких французиков, ударим с флангов, гусары слева, казаки справа. Пусть только вылезут из болота на берег, на нашу сухую сторону. А как в бою смешаемся, так неприятельские пушки и замолкнут.

— Бедряга, пистолеты мне! — кричу.

Гляжу, сотни две синеньких гусар на нашем берегу скопились, и другие следом лезут. Лошади в кучу сбиваются, чтобы согреться, и даже отсюда, с расстояния пятисот саженей слышно, как зубы у французов стучат от холода.

Пора.

Выстрел. Осечка. Хватаю третий пистолет. Выстрел. Пауза.

— Бедряга! — кричу отчаянно. — Дай еще пистолет!

Он молча протягивает. Надеюсь, заряжен. Третий выстрел. Теперь казаки поскачут.

— Вперед, Бедряга, — командую, — покажи им кузькину мать. Давай, ротмистр, растопчи их.

Сам под елкой остаюсь, покомандую отсюда. А конь хрипит, удила рвет, под седлом пляшет, в бой рвется. Пытаюсь успокоить Барабана. Нагибаюсь к морде, еще овса предлагаю с ладони. Однако некогда. Вот он, залп из наших штуцеров. И больше русские пока стрелять не будут. Некогда перезаряжать. Теперь только пики и сабли. Французы нестройно выстрелами отвечают. Но порядки их уже смешались. Вижу — драка знатная. Все в куче, кони, люди. Трудно уследить, где французские мундиры, где крестьянские кафтаны моих орлов, а где казацкие шапки. Эх, бинокля нет, а подзорную трубу с собой носить — мне только сейчас мысль пришла.

— Бекетов, ты здесь? — спрашиваю.

— Точно так, ваше благородие, здесь, как приказали.

— Ну-ка, посмотри, что там творится, у тебя глаза зорче.

— Бедряга жив, Денис Васильевич, я его крапчатую кобылу прекрасно вижу, рубится с французами. Да и шапки казацкие все синие мундиры в болото прибрежное загнали.

— Тогда пора, Бекетов, чего стоишь. Взял барабан и поскакал отход бить. Сейчас французские пушки ударят. Давай, поручик, скачи, милый.

Вскоре возвратился Бедряга, разгоряченный схваткой. Кафтан он свой потерял или скинул. Так в белой рубашке передо мной и предстал. Один рукав оторван, на груди дыра, сквозь которую видна длинная царапина на самодельном бронежилете, ну и на щеке кровь. Задели, видно, кончиком сабли.

— Превосходная схватка, Денис Васильевич. И французы добрые солдаты. Всё тело как единый нерв. Ни на одной из чужих планет не было столько адреналина. Там среди метановых смерчей всё как-то медленно. А здесь. Миг — и ты погиб. Или увернулся от смерти.

Свист, гром выстрела, взрыв. Снег слетел с нашей елки, и тугой воздух ударил в лицо. Французы из пушек по лесу палят. Тень пала слева. Это ротмистр Чеченский на вороном коне и сам весь в черном прискакал. Его конь сугроб разбросал копытами и под нашей елкой устроился.

— Денис Васильевич, — радостно орет Чеченский, а ядра всё взрываются, шум оглушительный, не слышно, как деревья ломаются, — а не ударить ли нам по французикам?

— Куда ударить? — спрашиваю. — Сорок пушек по нам бьют.

— Они всё по лесу ядра швыряют, а французов на берегу уже полно. К реке надо. Они же там все мокрые и замерзшие, вмиг сомнем.

— Эх, Чеченский, тебе бы всё повоевать, — ору я в ответ. А сам думаю: в лесу, конечно, сохранней, но и здесь ядра достанут.

— Бекетов, чего скажешь?

Бедрягу даже не спрашиваю. Он всё еще воюет. Вон как нервно эфес сабли теребит.

— Да я и не знаю, Денис Васильевич, — только и успел Бекетов сказать.

Опять взорвалось недалече и осколками соседнюю березку посекло, да и нашей елке досталось, с Бекетова шапка слетела. Кони вроде бы целы. И как-то обеспокоило меня наше засадное положение. Замерли под обстрелом и ждем. Чего? Решаю.

— Чеченский, скачи, друг, до Астахова, поднимай казачков. Пистолетные выстрелы они всё равно не услышат, а мы тут тоже начнем поспешать, но так, чтобы вместе с казаками на берегу оказаться.

Сам думаю, надобно и мне в схватку. А то накомандовался из укрытия. Вроде как виртуальными оловянными солдатиками играю. Несподручно это. Да и дрожь свою надо унять нервную, очень уж в бой хочется. Бедряга раззадорил.

Выбрались из леса, справа, гляжу, казачки подтягиваются, вот всем отрядом бросились мы на противника. Передние казаки вроссыпь, а резерв, мы то есть, в колонне, построенной в шесть коней. И пушки больше не стреляют.

Пистолеты! Неужели потерял на скаку? Ан нет. Вот они, у седла в кобурах. Просто от волнения рукой промахиваюсь, не сразу нащупал. Французы в пятидесяти саженях… в сорока… в тридцати… Можно стрелять.

— Залп! — ору что есть мочи, выхватываю правый пистолет, стреляю, почти не целясь, в кучу синих мундиров. Левый пистолет перебрасываю в правую руку. Целю в кивер офицерский. Я его в деталях рассмотрел. Даже кривенькую кокарду разглядел. Выстрел. Снег под копытами чавкает, народ орет кто во что горазд и по-русски и по-французски. От запаха пороха тошнота подступает. Выстрелы трещат, пули свистят со всех сторон, кажется, даже снизу кто-то стреляет. А где Бедряга, Чеченский, Бекетов? Кругом одни синие мундиры. Кафтан мой в клочья разодран. Бронежилет самодельный выручил. Сколько же пуль попало? Но им перезаряжать тоже некогда. Теперь саблей помашем. Французский солдат выпад делает, чуть с седла не падает. Палаш у него длинный, но всё равно не достает. Где же ему знать, что мы с Барабаном в бою одно целое и скорость реакции у нас удвоенная. Я просто сбил Барабаном его лошадь с ног, мой конь научен бить грудью в круп, главное — самому в седле остаться. Француз под своей лошадью лежит, не дергается, а я сам выпад делаю, другого достаю. Ныряю под саблю неприятельскую, и офицера с кривой кокардой лезвием тыкаю. Как он уцелел после выстрела? Зато теперь не повезло. На груди его красное пятно расползлось, и голова болтается как у неживого. Так и увлекла его лошадь в лес.