Русский флот и внешняя политика Петра I - [14]

.

Петр не скрывал, что он смотрит на потерю Азова по Прутскому договору как на временное явление. Царь говорил одному из служивших у него английских капитанов, что «при первой возможности он овладеет Крымским полуостровом». Французский представитель Лави по этому поводу доносил о «давнишнем проекте царя ввести свою торговлю через Дарданелльский пролив в Средиземное море»⁴. И средства России, и планы Петра так возросли и расширились, что, конечно, Азов со своими болотами и мелководьем отошел на третий план. Овладеть им впоследствии мимоходом придется, но не в нем теперь уже было дело. Крым и цареградские проливы - вот что уж носилось в представлениях царя о дальнейшем экономическом и политическом продвижении России в области южных морей.

Еще только шли в 1712 г. первые мирные переговоры между Англией, Габсбургской монархией, Голландией, с одной стороны, и Францией и Испанией, с другой стороны, еще Утрехтский договор только с трудом вырабатывался и формулировался, а между союзниками России (Голландия, Польша, Дания, Пруссия) началось «шатание». Людовика XIV уже можно было не бояться, его союзника - Карла XII - тоже, у Англии развязывались руки на Северном и на Балтийском морях. Поэтому союзники Петра теперь меньше в нем нуждались, но зато начинали сильнее и сильнее его бояться. Подозрительным оком наблюдали русские дипломаты с близкого расстояния - из Гааги- за всем, что происходит в Утрехте. Ни к кому из союзников у князя Бориса Ивановича Куракина нет доверия, а меньше всего к полякам и пруссакам. «Воистину нам великое они подозрение дают своими поступками, что все ныне дела свои скрыто от нас делают. О польских делах, так слабых не могу много писать… И Голандия, хотя противна сему была, но уже как видим есть весьма удовольствована… наших союзных, а особливее дацкого великое шатание в делах было. И правда, под немалым сумнением о дацком были; но по сие число еще удержался». Наиболее же предательски, как всегда, вела себя, конечно, Пруссия: «О прусском дворе коротко напишу: паче всех противным был нашему интересу»⁵.

Боясь и войск Петра, прусский король в это время все сильнее и сильнее стал опасаться русского Балтийского флота, причем усматривал свою гарантию от этой угрозы в сближении с Англией. «Здесь о прусском дворе паче всех опасность имеют, что он весьма есть соединен с Англиею, и ежели мир, как вскоре здесь учинится, то по всему видится, что будет нам предосудителен во всех наших интересах»⁶.

Вообще слабость наших «алиатов» (союзников) и их «натуральное непостоянство» беспокоили не только князя Куракина, но и самого царя. О «верности» Англии союзу и речи не было. Русская дипломатия узнала в июне 1712 г., что «Англия, конечно, дала указ своему послу в Цареграде трудиться вновь разрушить наш (русско-турецкий - Е. Т.) мир»⁷.

Появление угрожавшей морской силы России в балтийских водах все серьезнее и серьезнее беспокоило не только Францию, прямую союзницу Швеции, но и Англию, хотя, казалось бы, Англия, ведшая жестокую, бесконечную войну с Францией, должна была бы радоваться всему, что огорчало Версальский двор.

Но в том-то и дело, что англичане несколько терялись от слишком большой морской активности России, у которой еще так недавно не было на Балтике ни одной порядочной баржи. И Прутский поход нисколько не утешил руководителя британской политики статс-секретаря Сент-Джона. Любопытное письмо писал он из королевского дворца в Лондоне Чарльзу Витворту 30 октября 1711 г., т. е. через каких-нибудь три месяца после Прутского похода и когда уже явно обнаружилось, что «северные союзники» - Россия и Дания - с новой энергией будут теснить шведов на море. Сент-Джон, с одной стороны, боится, что союзники потерпят поражение от шведов, так как это усилит позицию Франции, а с другой - тот же Сент-Джон лишь немного меньше боится полной победы России и Дании над Швецией: «Эти предприятия (русских и датчан против шведов - Е. Т.) будут одинаковым образом, хоть и в меньшей степени, иметь зловредное действие, если им удастся очень сильно подавить Швецию (to reduce Sweden very low), так как это уничтожило бы равновесие сил на севере»⁸.

Если учесть это заявление Сент-Джона в доверительнейшем служебном письме к подчиненному ему послу, то не приходится удивляться видимой путанице, мнимой непоследовательности, противоречивости британской политики в годы второй половины Северной войны. Не забудем, что ведь были в то время такие моменты, когда англичане просто не знали, как бы поскорее выпутаться из затянувшегося состязания с Людовиком XIV. «При том положении, в котором мы теперь находимся, - говорится в том же письме, - я думаю, что самое лучшее тянуть дело (to temporise) с этими государями (датским и русским - Е. Т.), раз уж нам невозможно навязать им свою волю или возвратить себе тот вес, который мы прежде имели, пока мы не будем настолько счастливы, чтобы выпутаться (to draw ourselves) из ведущейся нами войны»⁹.

Это - исчерпывающее объяснение всех мнимых странностей английских дипломатических сношений с Петром. Сегодняшним врагом англичане считали Людовика XIV, а завтрашним - Петра. И кроме этих беспокойств по поводу усиления русского флота, англичан тревожили еще постоянно возникавшие, потухавшие и вновь появлявшиеся слухи, что у царя ведутся какие-то переговоры с Версальским двором и что можно будто бы ждать при французском посредничестве прекращения на выгодных для России условиях русско-шведской войны и затем вступления Петра в коалицию против Англии.