Русский бунт-2000 - [7]

Шурик и высокий перегнули тело через край отверстия мусоропровода и, чуть поднатужась, втолкнули внутрь. Ширяйка вначале пополз меж стенок трубы, потом что-то остановило его: возможно, это была кобура с наганом под мышкой.

- Не убьется, как думаешь? - спросил Шурик.

- Нет, не должен... На восьмом этаже застрянет... Или на седьмом. А, может, на пятом... Доползет, не сдохнет, - сказал высокий. - Давай пари - на штуку баксов, а?

Шурик махнул на него рукой и обратился к Ване Хлюпику: тот, широко открыв глаза, смотрел в потолок.

- Ну что, товарищ? - улыбнулся Шурик. - Как вы себя чувствуете? Жалобы есть?

- Гена... Паыч... Зуб-ков, - еле выговорил Хлюпик.

- Устарело, - с сожалением посмотрел на него высокий. - Еще говори.

- Голо... щап-ов Андри... ан. Всё.

- Во! Зер гут! - обрадовался высокий. - Это уже эксклюзив! Но все равно пойдешь к другу своему, он не даст тебе упасть.

Не прошло и минуты, как Ваня Хлюпик уже находился в мусоропроводе. Страшная теснота объяла его, стены вонючей трубы как будто сжимались, а тело, наоборот, распухало. Лысая голова упиралась в подошвы Ширяйкиных сапог. Постепенно Ширяйка стал сползать вниз, в бездну, вслед за ним, сантиметр за сантиметром, двинулся и Ваня.

- М-м-м... - еле выдавил он он из себя.

Шурик и высокий уже собрались зайти в кабину.

- Загудел, - сказал Шурик. - Живыми возьмут. Звони, Толик...

Толик вытащил из кармана мобильник и нажал две кнопочки.

- Алей, милисия? - сказал он. - Здеся люди в мусерепрёводе, на Лебедяньськой, девятьнасять... Их разиськивиет милисия, они много людей замосили, - вдруг он переменил голос и сказал властно, грубо и грозно. - С тобой не шутки шутят, псина легавая, а сообщают местонахождение опасных преступников! В мусоропроводе, да, в Бирюлево, на Лебедянской, девятнадцать. Кто? Х... в пальто! Выезжай, а то помрут...

Толик нажал кнопку отбоя, а Шурик - кнопку лифта. Кабина стояла на месте, створки дверей открылись.

- Что мы делаем, Насос? - сказал Толик уже в кабине. - Что за жизнь, что за нравы - авторучкой в глаз! И кого? не Бонда, не Сигала какого-нибудь, не "морского котика" - отморозка паршивого, качка, сморчка и червячка... Помнишь, в Италии... эх, елы-палы!

- Планида у нас такая, - успокоил Толика Насос. - Не забудь, нам еще этого, как его, голого и щапого искать... Ты Скворца набери - пусть подскажет.

- В машине наберу, - сказал Толик.

Они вышли из подъезда и бегом побежали к своей "волге", стоявшей метрах в тридцати от подъезда.

Уже стали выезжать слева между домами, как вдруг справа, воя сиренами, выскочили два милицейских "бобика" с мигалками.

- Живыми возьмут, факт! - сказал Шурик. - Поехали!

"Волга" медленно покатилась к арке. Толик уже набирал на мобильнике номер Скворцова.

ВЫСОКОЕ ДАВЛЕНИЕ

Нельзя сказать, что для Андриана Голощапова именно деньги были смыслом жизни. Нет. Также не питал он больших иллюзий насчет своих стихов - какие там стихи, даже не вирши. Амбиции его не простирались далее той единственной книжки "Антисовет", которая принесла ему короткую, но приятнейшую славу борца с режимом.

Он, скорее, был рабом комфорта и уюта, но такого, который в идеале, на "чуть-чуть", был лучше того, что имелся на самом деле - в настоящем. В застойные советские времена он нашел себе вполне приличное (и приличествующее) для "почти диссидента" место - устроился дежурным электриком в трест "Спецгазификация". Работа была более чем легкой, незатруднительной. На нее вообще можно было не ходить, сиди себе дома и жди звонка: мол, товарищ Голощапов, в коридоре второго этажа не работают две лампы дневного света, просим заменить. И все. Однако Андриан устроил дело так, что в конце концов вообще не приходил по звонку, а посылал вместо себя коллегу-поэта Сашу Макарцева (тот только что освободился из Дубровлага и белобилетно бедствовал. На работу с дипломом филолога нигде не брали, поэтому Макарцев принял предложение Голощапова "работать секретно и сообща" как весьма выгодное. "Секретно" - потому что устраивался Голощапов по своим документам, а работало подставное лицо; "сообща" означало, что Голощапов принимал звонки из треста и его филиалов, а Макарцев бегал по Москве и по коридорам учреждений с лампами, пробками и стремянками). Так же точно Голощапов устроился еще в три места. Художник Лютов подметал за него 2-ю Тверскую-Ямскую, драматург Пазинский мыл окна в Госкомиздате СССР, и даже сам Вадим Кирза зимой 1981 года кидал за Голощапова уголек в котельной медучилища №24 в Большом Харитоньевском переулке. Все устроенные были благодарны Андриану, ибо не имели прочного социального статуса: кто-то освободился, кто-то готовился сесть, а кто и вовсе только-только прибыл "покорять Москву" из-за Урала или с берегов Черного моря. Голощапов же имел с каждого "наемника" 40 процентов заработка и считал - материально эти "две пятых" оптимальной платой за подобный "найм", а морально - как бы "церковной десятиной"; церковью был он, а все остальные - прихожане...

Тут-то и подловил Андриана с его батрацко-бедняцким "приходом" зоркий и чуткий майор Геннадий Павлович Зубков. Именно Зубков, выявляя связи различных групп творческой интеллигенции (для доклада начальству по общей картине), обнаружил, что к некоему Голощапову, сомнительному безыдейному субъекту, сходятся вполне ощутимые, видимые ниточки - как паутинки к паучку. Из такого натюрморта вполне мог родиться групповой портрет антисоветской организации или батальное полотно террористического заговора. Зубков незадолго до этого крупно отличился, перескочил из старлеев в майоры, мечтал повторить прыжок.