Русский бунт-2000 - [12]

Темное море внизу, небо вверху - еще темнее. Длились сумерки, и были они нескончаемыми, как будто время остановилось или обрело свойства мгновенной обратимости.

В полете они беседовали с товарищем, и беседа их была полна неожиданных открытий и прозрений. Впрочем, язык беседы также не поддавался определению, как и имя собеседника, но после каждых сказанных и услышанных слов Шахова-птицу охватывала необъяснимая радость. В какой-то момент (не совсем точное выражение при отсутствии времени) явились на горизонте мощные зубчатые скалы-острова, и друзья полетели к ним - в надежде на отдых и новые впечатления.

Потом они сидели высоко над водой, на небольшом уступе, поросшем приятным наощупь мохом, и наблюдали, как внизу, у подножья скалы, разбиваются волны, и белые крупные капли, взлетая вверх, превращаются в мельчайшие брызги - как средство "после бритья" из аэрозольного баллончика.

Вдруг Шахов обратил внимание на еще более высокую скалу, торчавшую из воды поодаль, и понял, что ему нужно лететь туда. Он объяснил товарищу свое желание, и тот согласился ждать его здесь, да хоть всегда! - скука явно была неуместна.

Та скала находилась довольно далеко (а казалось - рядом), и Шахов, до этого не испытывавший ни малейшей усталости, неожиданно выбился из сил. Но внутреннее чувство гнало его вверх, и Шахов, собрав все силы, в несколько десятков мощных взмахов добрался до восходящего потока, понесшего его к вершине. Там, на вершине (и это было совсем неудивительно) стоял дом, в котором он жил с женой Мариной, детьми Сережей, Аней, Лялей и тещей Галиной Ильиничной в Большом Харитоньевском переулке на Чистых Прудах. Шахов быстро нашел знакомое окно и с большим трудом, зацепившись коготком за щербатую жесть, взгромоздился с обратной стороны освещенного окна.

За окном Марина, ставшая странно красивой, примеряла у зеркала длинное темно-зеленое бархатное платье (отродясь не носила таких!), девочки водили по комнате каких-то уж очень больших кукол с широко открытыми голубыми глазами, а Сережа собирал из металлических деталей конструктора, пуговиц и мармелада (лимонные дольки!) устройство для регулировки восхода и заката. Он был увлечен работой, у него получалось, он даже чуть высунул язык, предвкушая результат. Но вдруг мальчик обратил внимание на окно, заметил Шахова и нормальным, обыденным тоном (как это всегда было наяву) сказал:

- Мама, папа пришел.

Марина подошла к окну; подбежали и девочки с куклами. Марина стала открывать шпингалет, но он, видимо, был густо покрыт краской после последнего ремонта и не поддавался. Шахов стал громко говорить, что сейчас, мол, он слетает за товарищем, оставшимся на скале - это совсем недалеко, это быстро, ведь не пешком же по водам, а с помощью крыльев - но Марина не слышала его и, смеясь, продолжала тянуть проклятый шпингалет. Подошел, наконец, Сережа (закончил работу) и со всего размаха ударил по стеклу тяжелым безымянным инстурментом.

Шахов проснулся.

Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.

Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности - почки, легкие, ребра и все остальное.

Виктор Шахов в другое время не очень и огорчился бы перипетиям собственной судьбы: он, как пионер, всегда был готов пострадать за убеждения. Однако, возраст уже не тот, да и обыкновенная каторжная работа в обыкновенной зоне строгого режима разительно отличалась от чуть завышенной паечки и относительного комфорта брежневских политлагерей, в которых Шахову пришлось "отмотать" один небольшой срок. В те времена можно было встретить "лже-политических" - уголовников, севших за "политику" прямо с лесоповала, специально раскрутившихся за "анекдот" или матершину в адрес власти, чтобы избежать тяжкого общего труда. Они и в политзонах были как бы на особом счету - перековывались и резво занимали самые выгодные "должностя".

А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы - как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока - плюнул бы на все, побежал бы или.... Что - "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.

- Шах! - крикнули ему из противоположного конца барака. - Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!