Русский американец - [20]

Шрифт
Интервал

   -- Твой отец здесь?

   -- Да, он приехал вместе с сестрой. Ты не видала его?

   -- Я боюсь его, Алеша.

   -- Полно! Он только кажется таким суровым, неприступным, но на самом деле он добрый. Я познакомлю тебя с ним.

   -- Не теперь, Алеша, в другой раз.

   -- Какая ты трусиха! -- с улыбкой произнес молодой Намекин.

   При последних его словах в комнату вошел Михаил Семенович, которому очень хотелось взглянуть на возлюбленную своего сына. С ним также вошла и Мария Михайловна.

   -- Вот и батюшка, легок на помине! Позвольте представить вам, добрый батюшка, Анастасию Гавриловну, мою невесту! -- сказал Алеша и пристально посмотрел на отца.

   -- А, очень рад, -- как-то сквозь зубы произнес Михаил Семенович.

   Последние слова сына были ему не по душе. Молодой же Намекин произнес их специально: назвав Настю своею невестой, он хотел этим уверить отца, что своему намерению жениться на Насте он никогда не изменит.

   Настя стояла ни жива ни мертва. Слова жениха испугали ее, и она ждала возражений со стороны старого генерала. Но Михаил Семенович сдержался из опасения расстроить сына.

   На некоторое время в комнате больного водворилось молчание; всем было как-то неловко.

   -- Ну что же мы все молчим? Давайте говорить, занимать дорогую гостью. Сестра, ты угостила бы нас чаем, мне страшно пить хочется. Настя тоже не откажется выпить со мною чашку, -- принужденно-весело проговорил молодой Намекин.

   Молодая девушка ничего не ответила, а только густо покраснела. Мария Михайловна вышла сделать распоряжение о чае, генерал тоже вышел, не сказав более ни слова. Влюбленные остались одни.

   -- Алеша! Что ты сделал, что ты сделал? -- всплеснув руками, испуганно проговорила молодая девушка. -- Ну зачем ты перед отцом назвал меня своей невестой?

   -- А разве я сказал неправду?

   -- Ну зачем было говорить так сразу? Я заметила, твои слова не понравились ему, он даже в лице изменился.

   -- Не нынче-завтра надо же сказать отцу, что я не изменю желания жениться на тебе, и пусть это ему неприятно, я все же женюсь на тебе, даже если он действительно лишит меня наследства.

   -- Милый, милый, как ты любишь меня!

   Настя хотела поцеловать руку своего больного жениха, но тот пригнул ее голову и крепко поцеловал в губы. Это был их первый поцелуй.

   Подали чай и легкую закуску. Мария Михайловна попросила Настю "похозяйничать"; молодая девушка разлила чай и из своих рук напоила жениха.

   Чай прошел в оживленной беседе. Много шутили, смеялись. Наконец Настя стала собираться домой. Молодой Намекин попросил ее побыть еще немного.

   -- Нельзя, милый, надо спешить. У нас дома никого нет. Папа вчера уехал в усадьбу и приедет дня через три-четыре.

   -- А ты ко мне одна, Настя, приехала?

   -- Нет, с нянькой Маврой, она в передней дожидается.

   Влюбленные распрощались. Мария Михайловна расцеловала невесту своего брата и просила ее опять приехать, сказав при этом:

   -- Алеша и я рады будем вашему приезду, Настя, а на суровость папы не обращайте особенного внимания и не бойтесь его; он, право, не такой, каким кажется!


XII


   Тольский не оставил мысли жениться на красавице Насте и решил съездить в дом Лугового, чтобы переговорить с Настей и ее отцом; но его не приняли, причем камердинер сказал:

   -- Ни самого барина, ни барышни дома нет.

   -- Как ты смеешь врать, старое пугало? Я барышню в окно видел, она дома! -- крикнул Тольский.

   -- Никак нет, сударь, барышня уехать изволили!

   -- А я говорю, ты врешь, чертова перечница! Сейчас же пропусти меня, негодяй, а не то как раз нагайки отведаешь!

   Но побить старика Савелия Гурьича Тольскому не пришлось: тот быстро юркнул в сени и запер их за собою. Так Федор Иванович ни с чем и вернулся домой.

   Однако он был не таков, чтобы отступить от задуманного.

   -- А, не принимать меня! Я покажу себя! Ты, верно! моя красавица, плохо знаешь, что Тольский за человек. Я самому сатане не спущу! Эй, Ванька! -- громко позвал он своего камердинера.

   -- Здесь, сударь! -- входя, ответил Иван Кудряш.

   Он, так же как и другие дворовые, был совершенно спокоен: "нечистая сила" теперь уже не пугала их; с того самого дня, как Тольский приказал заколотить дверь в мезонин досками, привидения исчезли, а сам Тольский даже, смеясь, сказал: "Черти и ведьмы теперь околеют с голоду: дверь-то заколочена, и им ни входа, ни выхода нет..."

   -- Ванька, выручай своего господина!

   -- Готов, как и чем прикажете?

   -- Влюбился я, братец, крепко влюбился. Полюбил я красну девицу пуще рода, пуще племени, да вот горе: я-то ее люблю, а она-то меня недолюбливает.

   -- Кто же она такая, что спесива больно?

   -- Майорская дочь, но собой краса писаная.

   -- Что же она, сударь, спесивится?

   -- Да жених у нее есть, Намекин Алешка; вот его-то и любит. Стрелялся я с ним, да уцелел он; я только ранил его.

   -- Плохо дело, сударь, а впрочем, беда поправима: надо красотку увезти, -- посоветовал Кудряш.

   -- Придется, Ванька. Приготовь ты мне нынче к ночи человека три дворовых, выбери порасторопнее да потолковее, да чтобы лихая тройка была готова. Понял?

   -- Как не понять. А меня, сударь, возьмете?


Еще от автора Дмитрий Савватиевич Дмитриев
Суворов. Чудо-богатырь

Простые слова «Здесь лежит Суворов» написаны на памятнике одного из величайших полководцев России.Воин и христианин, герой и скромнейший из подданных российской империи, отец солдатам и слуга царям — вот неизвестный образ Суворова, о котором рассказывается в двух исторических романах этого сборника.


Два императора

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…


Золотой век

Дмитрий Савватиевич Дмитриев (1848–1915), прозаик, драматург. Сын состоятельного купца. После разорения и смерти отца поступил писцом в библиотеку Московского университета.С конца 80-х годов пишет в основном романы и повести, построенные на материале русской истории. Это прекрасные образцы исторической беллетристики, рисующие живые картины «из эпохи» Владимира Красное Солнышко, Ивана Грозного, Алексея Михайловича, Петра I, Павла I и др.Романы Д. С. Дмитриева привлекают читателей обилием фактического материала, разнообразием бытовых сцен, легким слогом повествования.Роман «Золотой век» (М., 1902) повествует об эпохе царствования Екатерины II.


Александр I

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…В дванный том вошли следующие произведения:Д. С. Дмитриев – Два императора;Д. С. Мережковский – Александр Первый.


Осиротевшее царство

Роман повествует о годах правления российского императора Петра II.В бескомпромиссной борьбе придворных группировок решается вопрос, куда пойдет дальше Россия: по пути, начатому Петром I, «революционером на троне», или назад, во времена Московской Руси. Пётр II предпочитает линию отца, казнённого дедом. Точку в этой борьбе поставит неожиданная смерть юного Государя.


Император-отрок

Дмитрий Савватиевич Дмитриев (1848–1915) – писатель, драматург. Родился в Москве в купеческой семье. Воспитывая сына в строго религиозном духе, отец не позволил ему поступить в гимназию. Грамоте его обучила монашенка. С 1870-х годов Дмитриев служил в библиотеке Московского университета, тогда же он начал публиковать рассказы, сценки, очерки, преимущественно бытовые. В 1880-е он сочиняет пьесы для «народных сцен», отмеченные сильным влиянием А. Н. Островского. С конца 1890-х Дмитриев пишет в основном исторические романы и повести (их опубликовано более шестидесяти)


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.