Русский акцент - [5]

Уникальность ситуации здесь состояла и в том, что такое количество именитых учёных-евреев практически одной специальности успешно работали в научно исследовательских институтах СССР. С одной стороны, при наличии пресловутой «пятой графы», устроиться в престижное научное учреждение было совсем не просто. А с другой стороны ещё в 1950 году секретарю ЦК ВКП (б) Суслову М.А. была направлена служебная записка с заголовком «О подборе и расстановке кадров в Академии наук СССР». В ней сообщалось, что в отделе теоретической физики, руководимом академиком Ландау, все руководящие научные сотрудники – евреи, к тому же все они беспартийные, что, якобы он, академик Ландау, подбирает своих сотрудников не по деловым, а по национальным признакам. В руководимом им семинаре по теоретической физике нет ни одного русского сотрудника, в тоже время подотчётная ему расчётная группа, возглавляемая профессором Мейманом Н.С., наполовину укомплектована лицами еврейской национальности. Схожая ситуация налицо и в академическом институте физической химии: в лаборатории, которая занималась важнейшими разработками по специальной тематике, евреи составляли 80 %, все теоретики института (Мейман, Левич, Волькенштейн, Тодес, Олевский) – евреи, заведующий конструкторским отделом и учёный секретарь также евреи. За период с 1943 по 1949 год под руководством директора института академика Фрумкина и профессоров Рогинского и Ребиндера подготовили докторские и кандидатские диссертации 42 человека: из них 37 евреев. Аналогичное положение в Физическом институте имени Лебедева: здесь из 19 заведующих лабораториями русских 26 %, а евреев 53 %. К тому же в оптической лаборатории, руководимой академиком Ландсбергом, русских 33 %, евреев 67 %. В академическом Институте экономики из 20 докторов наук только 7 русских. Следует отметить, что среди теоретиков сложилась монопольная группа: Ландау, Леонтович, Фрумкин, Гинзбург, Лившиц, Гринберг, Франк, Компанеец, Мейман и др. Все теоретические отделы физических и физико-химических институтов укомплектованы сторонниками этой группы, представителями еврейской национальности. История умалчивает, что предпринял тов. Суслов М.А., ставший при генсеке Брежневе Л.И. главным идеологом КПСС, по прочтению этого документа, который иначе чем доносом и не назовёшь. Точно так же, как и в записке умалчивается о величайших научных достижениях, перечисленных в ней носителей «пятой графы». Думается, что ни один из них не был уволен: в противном случае (товарищ Суслов М.А., надо понимать отчётливо осознавал это), советской науке был бы нанесён непоправимый ущерб.

Как бы там ни было, но сегодня Борис понял, что корыто, к которому он приблизился, грозило оказаться разбитым. Следовало немедленно придумать нечто экстраординарное. Но, как назло, аналитический разбор ситуации не приводил к решению трудоустройства, к проблеме, которая на сегодняшний день являлась не просто насущной, а жизненно необходимой. В реальности оказалось, что груз этой проблемы взвалила на себя Татьяна. Жизнь лишний раз подтверждала, что женщины в пограничных ситуациях оказываются намного боеспособнее и практичнее мужчин. Таня с отличием окончила первый медицинский институт в Москве и работала в больнице врачом-неврологом. Чтобы продолжить врачебную деятельность в Израиле, всем приехавшим докторам из СССР надлежало сдать сложный квалификационный экзамен для получения разрешения на работу. Оценка выставлялась в баллах (от 1 до 60). Сдавшими, как правило, считались соискатели, получившие максимальную оценку в 60 баллов. Это касалось врачей, имеющих стаж работы до 14 лет. Татьяне не повезло, ко времени приезда в Израиль её врачебный стаж составил 13 лет и семь месяцев. Знать бы заранее, она бы приехала на полгода позже. Конечно же, нестыковка со стажем расстроила Таню, но не выбила её из колеи. Она тут же записалась на шестимесячные курсы по подготовке к этому исключительно сложному экзамену, который практически охватывал пятилетнюю программу предметов, изучаемых ею в институте в Москве. Совсем не просто человеку, закончившему почти пятнадцать лет назад институт, нежданно-негаданно пройти экзаменационный тест за весь период обучения.

До открытия курсов оставалось ещё несколько месяцев, а пока что она с Борей изучала иврит в школе по изучению языка, называемой на местном наречии «ульпаном». По форме ульпан представлял собой здание школы, в которой репатрианты штудировали иврит после обеда, когда основные обитатели учебных апартаментов покидали его. По содержанию он меньше всего напоминал языковые курсы. Скорее он являл собой некий театр пантомимы, в котором выступал лишь один актёр в роли учителя семитской словесности. Им оказалась вальяжная дама, коренная израильтянка, которая, не зная русского языка, объясняла перевод слов с иврита исключительно путём движения тела, мимикой и жестами. Как ни странно, эта парадоксальная методика работала. Не столько, правда, по причине её эффективности, сколько из-за безысходности и неимения другой. Иврит Татьяне давался легко, несмотря на отсутствие привычной кириллицы, латиницы, гласных букв и на нетрадиционное написание справа налево. Уже через две недели она довольно сносно объяснялась в магазине и в поликлинике. Дошло даже до того, что сумев прочитать на иврите объявление о предложении работы, она взяла на себя смелость пойти на интервью с израильским работодателем. Таня понятия не имела, что в стране имеются специальные курсы по подготовке к интервью. Однако на интуитивном уровне, владея начальными азами иврита, она вела себя безукоризненно, обладая способностью из совсем небогатого лексикона ивритских слов, строить вполне цельные и грамотные фразы. Да и речь, в общем-то, шла не о вакансии атташе какого-нибудь посольства, а о месте кассирши большого супермаркета. Не обошлось, правда, и без курьёзов. Директор торгового заведения, приятной наружности высокий брюнет, был в дорогих солнцезащитных очках. По этой причине Татьяна, с трудом конструируя простые обороты на пока ещё чужом для неё языке, не могла видеть выражение глаз собеседника как реакцию её ответов на его вопросы. Она, набравшись смелости, попросила его снять очки. Тривиальную, в общем, ситуацию обострило сходство фонетического звучания слов ««очки» и «брюки», которые на иврите произносились соответственно как «мишкафаим» и «михнасаим». У Тани на слуху почему-то крутилось второе слово, что в, конечном итоге, выстроилось во фразу: