Русский акцент - [2]

– А что, собственно, Вы тут делаете, Борис Абрамович, на чужом празднике жизни? Да и Ваш ли это праздник? Да и жизнь ли это вообще?

Гнетущие мысли Бориса прервали звонкие голоса его дочерей, семиклассницы Светланы и первоклассницы Наташи, они в унисон, перебивая друг друга, верещали:

– Папочка, мама зовёт пить кофе, она приготовила в честь праздника твои любимые эклеры, а для нас – мороженое.

Борис в знак одобрения согласно кивнул головой, а всё тот же внутренний голос продолжал нашёптывать ему:

– А что, дорогой Борис Абрамович, ожидает твоих ненаглядных дочерей в стране, где они появились на свет?

Борис, увидев в открытое окно шатающегося мужика с початой бутылкой чернильного портвейна с жёлтой этикеткой, на которой красовались рельефно выделенные три семёрки, подумал про себя:

– А что, чёрт побери, их может ожидать, кроме как разброда и шатания, всепоглощающей неуверенности и чувственного смятения, душевной неопределённости и внутренней необустроенности.

Из настежь открытого окна дома напротив, как будто по заказу, из затёртой магнитофонной ленты доносился хриплый голос Александра Кальянова, который пел:

За кордон, за кордон, далеко за кордон,

Где ни бурь, ни зимы не бывает,

Далеко за кордон с перебитым крылом

Улетает, мой друг, улетает.

В голове Бориса какие-то невидимые молоточки продолжали выстукивать мелодию этой песни, рефреном вбивая в его мозговые извилины слово «за кордон». Пока он дошёл до кухонного стола, на котором красовались нежные заварные эклеры и маленькие чашечки с дымящимся кофе, это слово навязчиво трансформировалось в слово эмиграция. Борис, обжигаясь горячим кофе, смотрел на своих дочерей и, переведя взгляд на жену, неожиданно для себя потребовал:

– Танюша, неси быстрее рюмки и коньяк. Сегодня какой-никакой, хоть и с пролетарским оттенком, но всё-таки праздник.

Когда девочки удалились в свою комнату, Борис налил себе в рюмку живительную армянскую влагу под названием «Арарат», привезенную из командировки в Ереван, и залпом осушил её. Затем закурив сигарету, он дрожащим голосом проговорил:

– Послушай, Таня! Буквально несколько минут назад в моих ещё трезвых мозгах щёлкнул какой-то выключатель, который развернул моё мировоззрение на сто восемьдесят градусов.

– Что ещё за выключатель ты придумал, Боря? – проворковала Таня, убирая пузатую бутылку «Арарата» от греха подальше на другой край стола.

Борис привстал, потянувшись к убранной от него бутылке, налил себе ещё одну рюмку и буквально влил её в себя, совсем не наслаждаясь, как это бывало прежде, вкусовым букетом выдержанного коньяка. Он посмотрел немигающим взглядом на жену и отрывисто отчеканил:

– Понимаешь, Танюша, только сегодня до меня дошло, что наша страна на недозволенной скорости въехала на рельсы каких-то хаотических и необратимых процессов. Куда ведут эти рельсы даже богу вряд ли известно. Скорее всего, они протянулись к какой-то тупиковой станции.

– Боря, немедленно прекрати пить свой коньяк, – перебила его жена, – что за высокопарный бред ты несёшь в праздничный день? Что ещё за рельсы ты придумал? О какой такой станции ты говоришь?

Борис, не обращая ни малейшего внимания на реплику жены, неистово продолжал:

– Я не хочу мчаться к этой станции. Не остаётся нам, Танюша, ничего другого, как на полном ходу спрыгнуть с этого быстро несущегося поезда.

– Боренька, дорогой, ты часом не заболел, – забеспокоилась Татьяна, – может всё-таки ты переведёшь свои аллегории и иносказания на простой человеческий язык.

Борис снова потянулся к рюмке, которую Татьяна предусмотрительно отодвинула на недосягаемое для него расстояние, то же самое она проделала с открытой пачкой сигарет. Тогда он, резко привстав из-за стола, порывисто выкрикнул:

– Всё, дорогая Танечка, мы уезжаем, мы эмигрируем в нормальную страну, называемую Израиль. И никаких запятых. Сегодня я ставлю жирную точку, разумеется, с твоего искреннего согласия.

Борис рассеянно смотрел на свою жену. От его блуждающего взгляда не ускользнуло, как судорожно вздрогнули её плечи, как сквозь выступающие слёзы в её зелёноватых глазах выразилось полное недоумение и беспросветная растерянность. Нервно постукивая нежными пальчиками по жёлто-красным яблокам, изображёнными на натюрмортной клеёнчатой скатерти, она чуть слышно выдавила из себя:

– Во-первых, в Израиль не эмигрируют, а репатриируются, точнее, туда евреи возвращаются на историческую родину. На иврите этот процесс называется коротким словом «алия».

– Откуда такие энциклопедические познания, – удивился Борис, перебивая жену.

– А во-вторых, Боренька – продолжила Татьяна, – я не верю своим ушам. Ты ли это? Ты разве не помнишь, какой скандал ты мне закатил при знакомстве с тобой, когда я только заикнулась о переезде в Израиль?

– Так это было лет пятнадцать назад, – вспылил Борис, – время было другое, да и момент инакомыслия тогда ещё не наступил.

– Ишь, как заговорил сейчас, – повысила голос Таня, – всю жизнь свою свято верил в учение Маркса и Ленина, считая его всесильным и верным. Да и искренней любви к советской родине у тебя было, наверное, больше, чем у всех членов Политбюро ЦК КПСС вместе взятых. Что случилось, Боря? Может, сходишь на приём к психиатру?